Обмани меня дважды - Мередит Дьюран

Но, судя по тому, как обмякло тело Оливии, она опять уснула, и эти слова никак не смогли бы разбудить ее.

Поездка в Алленз-Энд из Лондона на поезде занимала каких-то два часа. Оливия помнила, насколько это открытие поразило ее. Большую часть своей жизни она видела, как ее мать – бледная и расстроенная – ждет редких появлений Бертрама. А тот, приезжая, ругался и устраивал настоящие сцены из-за того, каким утомительным было путешествие. Тогда маленькой Оливии Бертрам казался похожим на Марко Поло из ее книжек с картинками, а Алленз-Энд – конечной станцией Британского шелкового пути, добраться до которой можно было, лишь преодолев многочисленные опасности и рискуя собой.

Даже став старше, Оливия считала, что дорога до Алленз-Энда длиннее, чем показывают карты. Для девочки четырнадцати-пятнадцати лет, в конце концов, Алленз-Энд и впрямь казался краем света, местом, в котором остановилось время, и от которого до Лондона так же далеко, как до Китая.

Но одним унылым вечером семь лет назад она села на поезд в половину седьмого. А без пятнадцати девять кондуктор объявил, что поезд прибыл на вокзал Чаринг-Кросс. Оливия запаслась большим количество решимости и печали, которых хватило бы на путь до Китая, так что скорое прибытие в Лондон немного разочаровало ее.

И вот теперь она возвращалась назад, в купе первого класса, которое Марвик забронировал целиком. «Чтобы мы ехали вдвоем», – сказал он. Его слова озадачили ее. Оливия представила множество причин, которые могли заставить его искать уединения во время путешествия, но все они были так или иначе связаны со страстью. Можно ли изнасиловать человека в поезде? Каким образом?

Она бы предпочла выяснить это. Проснуться утром одной в пустой квартире было не слишком-то приятно, лишь пятнышко крови – великоватое даже для кровотечения из носа – могло служить свидетельством того, что произошло прошлой ночью. Однако в утреннем свете, после крепкого сна без сновидений, Оливия чувствовала себя настолько лучше, она настолько снова стала самой собой, что все безумные события минувшего дня – засада в парке, часы, проведенные в тюрьме, ее спасение герцогом, странные, лихорадочные минуты, последовавшие за этим, прикосновения его кожи к ее коже и, наконец, потрясенный, полный экстаз – все это теперь казалось фантастическим, полузабытым, как ускользающие воспоминания о сновидении.

Лишь пятнышко крови говорило об обратном.

Когда Марвик наконец вернулся, Оливия ждала… чего-то, хотя она и сама не знала, чего именно, но считала, что что-то в их отношениях должно было измениться. Однако у них почти не оказалось времени на приветствия. Он был мрачен, как грозовая туча, и держал в руках чемодан. Когда герцог открыл его, в нем оказалось платье, которое Оливия на прошлой неделе была вынуждена оставить в его доме, потому что в момент ее бегства платье находилось в прачечной.

– Переоденьтесь, – сказал он. – У нас билеты на половину десятого. – Поэтому любая возможность каких-либо открытий (не говоря уже о робости или очередной серии разврата) была исключена из-за спешки, с которой он втолкнул ее в экипаж, и пробежки по вокзалу Чаринг-Кросс к поезду.

И вот теперь Марвик сидел напротив нее и молча просматривал пачку газет, которые купил на платформе. Как ни странно, в чтение газет герцог погрузился на все два часа, хотя Оливии было известно, что в обычной ситуации ему не требовалось и половины этого времени, чтобы изучить все газеты, которые мог предложить ему Лондон. Он нарочно избегал общения с ней. Почему? Оливия находилась в таком смятении, что никакого путного ответа на этот вопрос придумать не могла.

Она стала смотреть на его руки.

Это были те самые руки – с длинными пальцами и блестящими кольцами на них (теперь на нем были три кольца – как она и предсказывала, их количество увеличивалось), – которые прикасались к ней прошлой ночью. Эти пухлые губы (сжавшиеся сейчас в угрюмую линию, хотя еще минуту назад они были совсем расслабленными) порхали по ее телу и шепотом произносили какие-то страстные слова, касаясь ее кожи. «Я бы провел тут тысячу лет», – сказал он.

При воспоминании об этом ее груди заныли, напряглись и увеличились настолько, что корсет уже не вмещал их. Оливия глубоко вздохнула.

Аластер поднял голову.

– Что? – спросил он.

Она простодушно улыбнулась ему.

– Вы это о чем? – отозвалась Оливия.

Он снова опустил глаза на газету.

Снова вздохнув, Оливия стала смотреть в окно. Утро было сырым, а постоянная изморось наводила на мысль о том, что где-то закипели болота. Оливия почувствовала на себе взгляд Марвика. Но когда она подняла глаза, он снова уткнулся носом в газету.

Оливия поерзала на сиденье, отчего в нем заскрипели пружины.

Не отводя глаз от своей газеты, он бросил другую газету на разделявший их столик.

Оливия уже пробовала почитать одну из газет, но была не в состоянии сосредоточиться на тексте. Но теперь ее взор послушно заскользил по заголовкам, и она подумала о том, как мало они для нее значат. Ее не интересовали взлеты и падения национального кризиса, беспорядки в Афганистане, русская угроза, голод в Египте и равнодушие какой-то безвкусной мисс.

Оливия нахмурилась. Делал ли герцог с нею что-то прошлой ночью? Она не верила, что женская добродетель зависит от ее физической нетронутости. Так, может, он каким-то образом развратил ее на умственном уровне? Потому что сама Оливия была в состоянии думать только о нем.

Аластер замер на сиденье, держа перед собой газету под таким углом, что она закрывала его лицо. Нахмурившись, Оливия принялась рассматривать то, что еще было открыто ее взору. Под расстегнутым сюртуком был виден его плоский живот, прикрытый жилетом в тонкую полоску. Брюки льнули к стройным бедрам и длинным мускулистым ногам, которые оказались такими твердыми, когда она к ним прикасалась, и так гнулись…

Он водил пальцем по газетным строчкам. При виде этого ленивого, медленного прикосновения Оливия оцепенела. Этот палец побывал в ее лоне!

И вот теперь Марвик даже не смотрит на нее! Внезапно Оливия поняла, что не может больше терпеть его равнодушия.

– Неужели я настолько разочаровала вас? – вырвалось у нее.

Палец герцога замер.

– Что? – переспросил он.

– Прошлой ночью, – уточнила Оливия. – Неужели я так разочаровала вас?

Газета чуть опустилась, открывая его расширившиеся от удивления глаза.

– Что? – еще раз спросил Марвик.

Быть может, его мозг тоже был развращен.

– Похоже, сегодня утром ваш словарный запас сильно уменьшился, – заметила Оливия.

Марвик сложил газету, открывая все свое лицо. Похоже, дома он успел побриться. Во всяком случае, его подбородок над туго повязанным галстуком стал чистым и острым. Пальцы Оливии так и ныли от желания потрогать эту временную гладкость его кожи.