Старая ратуша - Роберт Ротенберг

Он подождал. На этот раз ожидание оказалось недолгим. Через несколько секунд он уже услышал на лестнице шаги. Металлическая дверь в конце коридора открылась, и через мгновение открылась другая дверь, гораздо ближе к тому месту, где он стоял.

«А вот это уже дверь квартиры 12Б, — решил Грин. — Превосходно».

Он быстро повернул за угол и успел сделать с полдюжины широких шагов, прежде чем оказавшиеся в коридоре два человека догадались о его присутствии. Он был уже рядом. Они удивленно повернулись. Одновременно, как по команде.

С сиренью в руке, Грин постарался улыбнуться как можно обворожительнее.

— Доброе утро, леди! — воскликнул он, поравнявшись с дверью 12Б. Эдна Уингейт, выйдя из квартиры, стояла в коридоре. Простая белая майка, серые брюки свободного покроя, на ногах — белые сандалии.

«Не очень-то похоже на пижаму, — отметил он. — Скорее домашняя одежда на случай, если кто-то должен зайти».

Уингейт смотрела в его сторону, и в ней не чувствовалось обычной спокойной уверенности. Грин повернулся к другой даме, только что поднявшейся по лестнице. Ей лучше удалось сохранить самообладание. Испуга не ощущалось. Что же? Злость? Вызов? Обреченность?

После секундного замешательства она уверенно подошла к нему.

— Доброе утро, детектив Грин, — ответила Сара Макгил.

— Я пришел с цветами. — Он протянул ей веточку сирени.

— Если бы я знала, взяла бы с собой свежеиспеченный хлеб.

— Похоже, мне суждено вновь посетить ваш ресторанчик, — сказал он.

— Добро пожаловать в любое время, — ответила Макгил, принимая сирень. Он заметил, что у нее слегка дрожат руки.

Продолжая смотреть на Макгил, Грин кивнул в сторону Уингейт, которая, похоже, все еще не могла прийти в себя от его неожиданного появления. Он приподнял руку с оставшейся веточкой сирени.

— В воскресенье — День матери, — сказал он, обращаясь к Макгил. Затем, повернувшись к Уингейт, протянул ей сирень. — Так что я не забыл и про вашу мать.

Он вновь повернулся к Макгил, и их взгляды встретились.

— Какой вы догадливый, детектив Грин, — сказала она наконец.

«На сей раз это уже не сон, — сказала себе Нэнси Пэриш, вкатывая шаткую тележку, заваленную коробками с письменными материалами следствия, в скрипучий лифт старой городской ратуши. — Почти десять утра, а в суде черт знает почему ни души. Это все равно не сон».

Из-за такой тяжести она предпочла лифт широкой каменной лестнице. На самом деле ей просто не оставалось ничего другого: хоть старый лифт и еле полз, столько коробок ей все равно было не дотащить.

«Почему же никого нет? — Она посмотрела на часы: 9:50. — До начала суда под председательством Саммерса времени впритык. Но я успею. Буду вовремя».

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем старые двери лифта с грохотом открылись. Нэнси опять взглянула на часы. Было 9:55. Стоило поторопиться. Она осторожно перекатила тележку через неровный металлический порожек на затоптанный коврик и стукнула по кнопке второго этажа. Закрывшись наполовину, двери застопорились.

«Только этого не хватало», — подумала Пэриш, барабаня по кнопке «закрыть двери». Двери не шевелились. Она попробовала нажать кнопку «открыть двери». Безуспешно.

— Давай же, давай! — воскликнула она, тыкая то одну, то другую кнопку.

Безрезультатно. Она застряла.

Оставалось одно. Повернувшись боком, Пэриш втиснулась в щель между дверями и посмотрела вокруг. Странно. Не было никого, кто мог бы помочь. Сморщившись от напряжения, она что есть сил навалилась на дверь. Почувствовала, как на затылке ближе к шее выступила испарина. Наконец двери, поддавшись, с грохотом открылись.

Она выкатила тележку назад через порожек к подножию лестницы и отстегнула эластичный шпагат, удерживающий коробки. Потом перетащила по одной все коробки сначала на площадку лестничной клетки, а затем к двери зала судебных заседаний 121 на втором этаже.

Вокруг по-прежнему никого. Не было даже Горация с его колокольчиком. Пэриш взглянула на часы. Начало одиннадцатого. И это не сон. Все происходило наяву, и она опоздала. Сходить вниз за тележкой не было времени. Все уже давно в зале суда. Она взялась за ручку. Дверь оказалась заперта. Нэнси слышала доносящиеся из зала голоса. Она постучала, но никто ей не открыл. Она постучала вновь, уже громче. Ноль эмоций.

Тогда Пэриш закричала:

— Откройте! Это не моя вина! Идет слушание по моему делу!

— Это твоя вина, Нэнси, — раздался голос из коридора. Она подняла голову. У одного из лиц, вылепленных наверху круглой гранитной колонны, каменный рот двигался, как физиономия детской резиновой куклы, которую надевают на пальцы. — Все это исключительно твоя вина, Нэнси, — говорил каменный рот.

Пэриш содрогнулась и вновь стала хвататься за ручку двери. И вдруг поняла, что судорожно комкает край простыни. Она схватила радио-будильник и развернула к себе. На красном светящемся циферблате было: среда, 1:40.

Нэнси вновь упала на подушку. Ее хлопчатобумажная майка была вся влажная. За прошлую неделю, с тех пор как начались ночные кошмары, она использовала все четыре ночные сорочки и теперь принялась за майки. Сев на кровати, она стянула ее с себя через голову.

«Тоже отправится в стирку», — решила она.

Вывернув майку с изнанки на лицевую сторону, она бросила ее в стоящую в углу переполненную корзину для белья.

Во рту пересохло. Сделав над собой усилие, Пэриш встала и побрела в ванную. Стакана под рукой не оказалось. Она открыла кран и, дождавшись, когда струя похолодела, собрала воду в пригоршню и поднесла к губам.

Эти ночные кошмары на тему суда становились все хуже. Сначала приснилось, что, открыв коробки, она обнаружила, что принесла в зал не те материалы. Следующей ночью она со своими материалами почему-то оказалась в совершенно незнакомом суде в Скарборо, где никто не слышал ни о Брэйсе, ни об этом деле. Нэнси проснулась оттого, что начала вопить на смущенно толпящихся в коридоре сомалийцев: «Кевин Брэйс — голос Канады, и вы смеете утверждать, что никогда о нем не слышали?!» На третью ночь она приехала туда, куда надо, но на неделю ошиблась с днем заседания, а Саммерс велел никому не говорить ей, что произошло. Пару ночей назад дело дошло до перекрестного допроса свидетеля. Им оказался тот самый консьерж-иранец Рашид, который вдруг заговорил на незнакомом языке. Пэриш не понимала из его речи ни слова, но это никого не волновало. В конце концов Саммерс пристально посмотрел на нее поверх очков и грозно спросил: «Мисс Пэриш, вы так и не удосужились выучить фарси?»

Она взяла салфетку, намочила в холодной воде и, отжав, протерла шею, лоб и лицо. Выключив в ванной свет, на ощупь пробралась к комоду. Осталось всего две майки. Потом нужно устраивать стирку. Или придется доставать майки из корзины.