В ночном саду - Кэтрин М. Валенте

Полдень сделался толстым и краснолицым, первые завитки сумерек притаились под его отвисшими щеками. Сигрида и Седка теперь работали в унисон, как две скрипачки со смычками в руках.

– Ты, конечно, осталась с сигридами, – заметила Седка, глядя на массивные локти своей подруги, – иначе то, что тебя зовут Сигридой, было бы удивительным совпадением.

– Конечно.

– И всё же… – тут Седка покраснела, её бесцветное лицо порозовело, – ты клянёшься не именем Святой Сигриды, а поминаешь Звёзды. Наверное, твой путь оттуда сюда был очень странным.

Улыбка Сигриды тихонько исчезла, как исчезает кот, увидев распахнутую настежь дверь. Она закрыла глаза, и на миг Седке показалось, что эта громадина сейчас заплачет.

– Я недостойна поминать её имя всуе, – прохрипела она, скорбно заголосила, как сотня лягушек. – Я слишком часто совершала грубые ошибки. Я должна была кое-что сделать – таково моё, как я когда-то считала, единственное предназначение. Я забыла о нём, когда волки сбили меня с пути и привели в Город света. Там я упустила из рук свою вторую судьбу, она будто обожгла. Теперь у меня нет судьбы – лишь эти сети и верёвки, напоминающие пуповины; я всё вяжу, вяжу… – Сигрида вытерла нос и тряхнула головой как лошадь, отгоняющая мух. – Я вероотступница – отказалась от веры, которую чтила в юности, и теперь клянусь Звёздами, потому что их сложно обидеть. А у тебя есть какой-нибудь аджанский бог, которому ты шепчешь по ночам?

– Я не помню… Родители умерли раньше, чем успели научить меня молитвам. Я слышала, что теперь аджанцы поклоняются Звёздам, потому что город умер и все монахи с их сложными новыми верованиями покинули его. А ещё говорят, что аджанцы едят пироги из гусениц, летают на крыльях из конского волоса и розовых лепестков. Я перестала верить тому, что люди рассказывают про мой дом. В любом случае, ни разу не слышала о святой, которая родилась на барже.

– Это потому, что она не была святой, когда покинула Аджанаб. Небеса коснулись её головы гораздо позже. Очень редко случается, что нас ценят там, где мы родились. И даже там, – Сигрида криво улыбнулась, – где нас приняли в семью. Но ты можешь шептать молитвы Святой Сигриде, если хочешь, когда одна и Звёзды молчат. Она не будет возражать.

Она взяла беловолосую голову девочки в свои большие мозолистые ладони.

– Я ведь добралась до Томомо, верно?

– Да, – выдохнула Седка. – Продолжай.

Сигрида, несомненно, встревожилась, увидев Томомо с вытянутой мордой и ушами, украшенными кисточками кремово-желтой шерсти. Однако капитанша казалась достаточно милым чудовищем, её грациозные руки лежали на фальшборте, как аккуратно разложенные цветы. И когда Сигрида перевела взгляд с отражения на капитаншу, та оказалась в точности такой, как была, – с гладко зачёсанными волосами и потрескавшимися, как у любого мореплавателя, губами, на которых играла весёлая улыбка. Лисью голову показывала только вода.

– Да, я тоже монстр. Разумеется, меня трудно раскрыть, о прекраснейшая из девушек, что родились на баржах… Лишь отражение в воде показывает это лицо, я с рождения замаскирована. В то время как ты, – Томомо многозначительно посмотрела на грудь Сигриды, – вынуждена для этого трудиться. Моя мать, как и твоя, избегала на меня смотреть. Мы не встречались с ней взглядами, даже когда я была младенцем; она говорила, что видит внутри моих глаз что-то нечестивое, и оно наблюдает за ней – это не её дочь. Они любят говорить о нашей нечестивости, Сигрида. Им кажется, что мы не можем им навредить, потому что они святы в той же степени, в какой мы порочны и мерзки. Но, конечно, мы можем. Давай я расскажу тебе, как узнала о том, что я монстр.

Моя мать проявляла особое усердие в бинтовании моих ног, хотя ко времени моего рождения обычай считался в нашей стране таким же древним и не модным, как каменный топор. Думаю, она хотела приковать меня к носилкам на всю оставшуюся усыпанную цветами жизнь, чтобы я не причиняла вред своими шалостями.

Каждую ночь я разматывала бинты и тайком выбиралась из постели, чтобы голой плескаться в садовой грязи. Уверена, она знала об этом – поутру мои волосы всегда были влажными и пахли травой, – но ничего не говорила, заматывая пальцы в шелк-сырец, с упрёком поглядывая на грязные пятки.

Однажды, когда мне было лет десять, гадалка Маджо вернулась в столицу. Это было великое событие, поскольку товары не принятой в высшем обществе женщины пользовались большим спросом у благородных дам: любовные зелья, заклинания для благополучных родов и рождения мальчика, талисманы на удачу и богатство, даже чары для перемены погоды от засухи на дожди. Её телега была удивительной вещью, сделанной в виде маленького передвижного дома, задрапированного пурпурными и красными кусками ткани, с зелёными занавесками и позвякивающими серебряными цепями, кожаными амулетами, бахромой свисавшими с миниатюрного карниза, перьями журавля и кошачьей шерстью, а также мазями в глиняных горшках, хранившимися за тёмной дверью. Всё это Маджо носила на спине из города в город, хотя высохшая и костлявая фигура старой ведьмы едва ли казалась способной на подобное. Когда она останавливалась, из нижней части хитроумного устройства выдвигались ходули, и Маджо, распустив ремни, принималась за работу.

После заката моя мать и другие дамы в надушенных париках и с накрашенными губами собирались в беседке, словно птицы у фонтана, щебеча от удовольствия и с замиранием сердца прислушиваясь, не раздастся ли многозначительный скрип тележки Маджо. Меня приносили в паланкине, на розовых подушках, а мои стянутые бинтами ноги были приподняты так, чтобы к ним не приливала кровь.

Вскоре раздавалась тихая песня гальки, хрустящей под ногами, и магии, привычной как кулинария. Женщины толпились вокруг Маджо, совали монеты в её пальцы, похожие на веточки орешника; и хватали амулеты, талисманы, полоски бумаги, которые надо было спрятать под подушкой; напитки, которые надо было залпом выпить в следующее новолуние.

Каким-то образом сквозь громкий шелест одежд и жадные руки Маджо заметила меня своим чёрным глазом. Он у неё был единственный – другой она потеряла во время своих путешествий. Одни говорили, что в схватке с тигром, другие – в битве с чародеем; а кое-кто утверждал, что выцарапал его собственноручно, наказав гадалку за неправильное заклинание. Этот взгляд был как рука, схватившая меня; губы Маджо, на которых виднелись ниточки слюны, разошлись в самодовольной ухмылке.

– Как зовут твою дочь? – хрипло спросила она у моей матери, безошибочно определив её среди напудренных дам.

– Моё дитя зовут Томомо, – ответила мать дрогнувшим голосом.

Маджо дважды щёлкнула языком и, вытащив из складок юбки жёлтый кисет, протянула его ей.

– Отдай девочку мне, и я дам тебе кисет – держи его всегда при себе, и в нём будет появляться золотая монета каждый раз, когда споёт петух.

Все женщины затаили дыхание, словно рыбаки, поймавшие на крючок жирного лосося, а потом стали завистливо шептаться – кому нужна бесполезная дочь, если речь идёт о золоте?