Живым или Мертвым - Грант Блэквуд

— Разве что место дипкурьера, — ответил Олден. — Но ни вы, ни я не моложе на двадцать лет, чем мы есть на самом деле. Управление изменилось, мистер Кларк. Мы отказываемся от военизированных акций, за исключением разве что тех, для которых используются люди, прикомандированные, например, из отряда «Дельта»,[17]но стараемся полностью исключить из нашей практики то, в чем специализировались вы с Чавесом. Мир гораздо добрее и мягче, чем представлялось многим прежде.

— Так, может быть, стоит сообщить об этом в «Нью-йоркере»? — невинным тоном осведомился Кларк.

— Такие вещи делаются по-другому. Хитрость заключается в том, чтобы опередить время и вдохновить людей, которые стремятся привлечь к себе наше внимание, на выбор иного пути.

— Но как именно это делается — хотя бы теоретически?

— Эту проблему мы и решаем здесь, на седьмом этаже, применительно к каждому конкретному случаю.

— Когда подобные проблемы сваливаются на человека в полевых условиях, у него не всегда оказывается возможность обратиться за советом к начальству. Нужно доверять своим людям, поощрять их на инициативу и поддерживать их, когда эта инициатива разумна. Я много бывал там. Там, как говорится, в поле, чувствуешь себя ужасно одиноко, особенно если не чувствуешь доверия в людях, стоящих за твоей спиной, особенно если до них пять тысяч миль.

— Инициатива хороша в кино, но не в реальном мире.

Кларку очень хотелось спросить: интересно, когда ты в последний раз был в поле, то есть в реальном мире? — но он решил этого не делать. Он пришел сюда не для споров и даже не для обсуждения чего бы то ни было. Он находился здесь лишь для того, чтобы выслушать глас божий, который транслировался через этого засранца-теоретика. В Управлении уже случалось такое, но тогда, в 1970-х, когда он с помощью Джеймса Грира в первый раз спасся от отставки, в которую его пытались отправить против воли, он сделал себе определенное имя, работая в СССР на «особых» заданиях. Хорошее было время, когда имелся враг, в существовании которого никто не мог позволить себе усомниться.

— То есть я уволен?

— Вы получите почетную отставку с благодарностью от нации, которой вы верно служили, не считаясь с опасностью для жизни. Знаете, читая эти материалы, я не раз задумывался, почему вы так и не получили звезду на стене вестибюля. — Он имел в виду стену из белого мрамора, на которой сверкали золотые звезды в память агентов ЦРУ, погибших при исполнении служебных обязанностей.

Книга, в которой перечислялись имена — она хранилась в ящике из стекла и бронзы, — зияла многими пробелами, в которых имелись только даты, поскольку многие имена оставались засекреченными и через пятьдесят лет после гибели их обладателей. По всей вероятности, Олден пользовался отдельным лифтом для начальства, вход в который находился прямо на охраняемой стоянке, так что ему крайне редко приходилось смотреть на эту стену, черт возьми, да не то что смотреть, а хотя бы проходить мимо нее.

— А как насчет Чавеса?

— Как я вам уже сказал, он имеет право выйти в отставку недель через десять — учитывая его службу в армии. Он получит пенсию, исходя из двенадцатого разряда по шкале ставок, естественно, со всеми привилегиями. Или, если он будет настаивать, ему может быть предложено место инструктора на Ферме на год или два, а потом мы отправим его за границу, возможно, в Африку.

— Почему в Африку?

— Там много чего происходит — вполне достаточно для того, чтобы нам нужно было пристально наблюдать за регионом.

Как же, понятно. Отправить его в Анголу — где испанский акцент примут за португальский, — чтобы его там прикончил какой-нибудь партизан, так ведь? Вряд ли тебя, Олден, это хоть сколько-нибудь расстроит. Эти аккуратные, осторожные и добросердечные типы никогда не переживают из-за отдельных людей. Их куда больше интересуют глобальные проблемы, они тратят все силы на запихивание квадратных штырей реальной жизни в круглые дыры, поставляемые теоретическими рассуждениями о том, как миру следует выглядеть и существовать. И эта дурь свойственна всем без исключения политиканам, которые мнят себя самыми хитрожопыми на свете.

Эти мысли он оставил при себе.

— Ладно, в конце концов, это, полагаю, его дело. Что касается меня, то, думаю, за двадцать девять лет службы я вполне заработал себе право на отставку, верно?

— Совершенно верно, — согласился Олден, изобразив улыбку, которая своей натуральностью могла бы поспорить с оскалом торговца, чувствующего, что ему вот-вот удастся впарить какому-то простофиле «Форд-пинто» 1971 года выпуска.

Кларк поднялся. Он не протянул руку Олдену, но тот протянул, и Кларку пришлось все же ее пожать — просто ради приличия, а приличное поведение всегда обезоруживает таких вот засранцев, в какой бы части мира ни происходило дело.

— Ах да, чуть не забыл! Кое-кто хотел с вами повидаться. Вам знаком такой Джеймс Хардести?

— Когда-то служили вместе, — ответил Кларк. — Он еще не в отставке?

— Пока еще нет. Он занимается архивами спецопераций, это входит в проект департамента оперативной работы, который мы ведем уже около четырнадцати месяцев — так сказать, засекреченная история. В общем, его кабинет на четвертом этаже, возле лифтов, рядом с киоском. — Олден протянул Югарку лист бумаги, на котором был записан номер помещения.

Кларк взял листок, сложил и убрал в карман. Значит, Джимми Хардести все еще здесь? Каким же чудом ему удалось укрыться от внимания всей этой дряни, того же м…ка Олдена?

— Что ж, спасибо. Загляну к нему на обратном пути.

— Ну что, я им нужен? — спросил Динг, когда Кларк закрыл за собой дверь.

— Нет, на этот раз им требовался только я. — Кларк поправил галстук, подав тем самым условный сигнал, но Чавес никак не дал понять, что понял его. Они сразу же спустились в лифте на четвертый этаж. Они миновали киоск, где слепые продавцы торговали всякой ерундой вроде шоколадных батончиков и коки — на посетителей это всегда производило жуткое и отталкивающее впечатление, но в ЦРУ это рассматривали как похвальное желание поддержать людей с ограниченной дееспособностью, предоставив нескольким из них работу. Если, конечно, они и в самом деле были слепыми. В этом здании никто и никогда не мог быть уверен в чем бы то ни было, но такое положение было всего лишь частью местной мистической атмосферы.

Отыскав кабинет Хардести, они постучали в дверь, снабженную кодовым замком. Через несколько секунд она открылась.

— Большой Джон! — воскликнул Хардести.

— Здорово, Джимми. Что ты делаешь в этой крысиной норе?

— Пишу историю оперативной работы, которую никто не будет читать. По крайней мере пока я жив. А ты — Чавес? — обратился он к Дингу.