Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев

class="p1">– Как вы можете забрать, если я занес их в протокол? Что написано пером, не вырубишь топором. Поэтому вам придется предоставить доказательства преступной деятельности Усачева. Мы вас на время задержим, посидите в камере, подумаете. Вон Алексеев думать не хотел и, посмотрите, что с ним стало.

– Вы хотите меня арестовать? По какому праву? Я буду жаловаться в обком!

– Вот почитайте, постановление на ваш арест. Утверждаю: министр МГБ. Санкционирую: прокурор ЯАССР.

К поджидающему его в дверях конвоиру, Шипицин шел, шатаясь, и не сразу попал в проем двери.

– Какое впечатление, Алексеев? Годится такой на роль руководителя преступной организации? Вопрос не для протокола.

– У нас главное попасть на руководящую должность, потом человек будет руководить чем угодно. Возглавлял Шипицин райком, почему бы еще чем-нибудь не покомандовать.

– Мнение, скажем, антисоветское. Хотя в чем-то я согласен. Но Шипицин трусоват, а вот тесть его, Трунов, был мужик жесткий. И, возможно, главенство в организации передал ему, когда уезжал на повышение в Якутск. Да, – Потоцкий задумался, глядя на стол, как шахматист на шахматы, – оставим пока твоих знакомых в Якутске, ясно, что тебя завербовали в районе. Усачев прав, когда намекает на твоего отца, Семен Алексеев был знаком со всей верхушкой района, в том числе и с Труновым. Получается, что преступная организация окопалась в районе еще со времен Гражданской войны. И не зря твой отец отпустил тогда белобандитов. Не зря. Придется по-новой рассмотреть все вредительские вылазки в вашем районе. Сколько еще мрази, надо чистить и чистить. Я думаю, смертную казнь скоро восстановят. А у меня к тебе вопрос. Кто тебе в райотделе сказал про Саморцева Николая? Усачев? Откуда ты знаешь про его донос на брата?

– Впервые слышу это от вас.

– Почему тогда наплел Саморцеву про шамана Чехова?

– Так он, не успели поздороваться, сразу начал задавать подозрительные вопросы.

– А мы на него возлагали большие надежды, везли в такую даль. Выходит, разговорить тебя можно лишь одним верным способом – привести сюда Марту. И мы вышли на ее след. И лучше тебе сознаться во всем до того, как она здесь появиться. Вот ты молчишь, а Усачев написал про твою националистическую деятельность целую повесть…

Во дворе Алексеев с тоской глянул на парящего в вышине коршуна. Ничего, он вытерпит все. Главное, Марта на свободе. Потоцкий даже не догадывается, какую радость принес он подследственному, сообщив, что оперативники ищут Марту. Они побывали у бакенщика и не арестовали ее. Где она тогда, у кого скрывается?

Так уж вышло, Марта в это время тоже смотрела на парящего коршуна и завидовала ему. Если бы она могла летать, то обязательно увидела бы Ганю…

Пароход второй день стоял в Якутске, ждали, когда закончат разгрузку барж, и капитан разрешил выход в город. Фатима звала Марту «пройтись по Якутску», но Марта отказалась, сославшись на хромоту, мол, не привыкла к этому и стесняется.

– Ну и дура, – вынесла решение Фатима. – Зашли бы ко мне, посмотрела бы, как я живу. Раз не идешь, говори, что тебе купить.

На самом деле Марта собиралась выйти в город, но только одна. Надо было купить рубашки и штанишки Семену и сыну Прокопьевых. Не хотелось, чтоб при этом была любознательная Фатима.

Каждый раз, когда Фатима уходила в город, Марта ждала появления эмгэбэшников, уж очень разговорчивой была веселая татарка. Нервничал и капитан, это было видно по тому, как он время от времени поднимался на верхнюю палубу и мерил ее, беспокойно поглядывая на берег. Но стоило Фатиме вернуться, Григорьев тотчас исчезал в каюте. И Марта, как только Фатима сходила с парохода, старалась не попадаться капитану на глаза.

Фатима принесла потрепанный русско-немецкий словарь:

– Будешь учить меня немецкому.

– Зачем тебе это?

Фатима обиделась:

– Думаешь, если у меня два класса, то я совсем дура?

– Ничего я не думаю. Хочешь, буду учить, – не хотела ссорится с Фатимой Марта.

– Конечно, хочу. Вот как по-немецки пароход?

– Дампфер.

– Дампфер, – повторила Марта. – Чудно. Ладно, мне на вахту, учиться завтра начнем. Дампфер.

О желании Фатимы учиться немецкому, Марта сообщила Григорьеву. Капитан думал недолго:

– Учи. Иначе не отстанет. Подведет она нас, как пить дать – подведет.

А Фатима попросила:

– Сначала научи таким словам, которые в жизни нужны. Буду с Лукьяненко по-немецки говорить, – Фаина счастливо засмеялась.

Была она замужем, имела двух детей, муж работал в порту токарем, а она здесь крутила с Лукьяненко, рослым, красивым масленщиком. Иногда приходил муж один или с детьми, тринадцатилетней Аней и десятилетним Витей. Высокий плечистый муж стеснительно улыбался, когда Фаина при всех начинала отчитывать его:

– Ну, чего приперся? Дайте хоть в навигацию отдохнуть.

– Да вот ребята соскучились.

– Все! Идите, мне на вахту.

Тетя Зина, видя, как Фатима обращается с мужем, предупредила:

– Смотри, Фатима, аукнется тебе это. Не зря говорят: что имеем – не храним, потерявши – плачем.

– Да куда он денется?

Однажды не вытерпела и Марта, спросила, как же так при живом муже. Фатима махнула рукой:

– С мужем я живу, а Лукьяненко люблю, мы с ним уже много лет, только замуж он меня не возьмет. Молодой, тридцати нет. Так хоть налюбиться. Жизнь уходит, мне сорок, не успеешь оглянуться – старуха. А ты заметила, как на тебя Дудкин поглядывает?

– Нужен он мне.

– Без мужика тяжело. Ладно, давай учи. Как будет по-немецки масленщик?:

– Точно не знаю. По-моему – машинист. Нас только нужным словам учили.

– Мне тоже нужные слова надо.

Уже на следующее утро Фатима вошла в столовую и театрально подняла руку:

– Гутен морген!

Отозвался Дудкин:

– Гутен морген, гутен таг, шлеп по морде – вот так так.

Остальные, к радости Марты, особого внимания на слова Фатимы не обратили.

Но прошло несколько дней, и Фатима начала к месту и не к месту вставлять немецкие слова. И как-то раз, краснея, поинтересовалась, как по-немецки будут называться эти самые места у мужиков и жещин. И Марта догадалась – это спрашивал Лукьяненко.

– Нас таким словам не учили.

– Жалко. Немецкими словами называть, наверное, не так стыдно.

Но оказалось, эти слова знает Дудкин. Когда Фатима в очередной раз ввернула немецкое слово, Дудкин заявил:

– А я знаю, как по-немецки манда.

– Ты мне поругайся за столом, поругайся! – взъярилась тетя Зина. – Мигом вылетишь!

– Николай, говори, – загорелось сразу всем.

– Скажу, но первой Любе, – подмигнул Марте Дудкин. – Я с одним немцем, еще до войны работал, от него и узнал. А вот как у мужиков это дело по-немецки – забыл. Но и по-русски неплохо звучит. Скажи, Люба.

Длиннорукий, волосатый кочегар Дудкин начал приставать к Марте с первого дня ее появления на пароходе, то там прижмет, то там. А в этот день схватил ее в коридоре и, сжимая ручищами грудь, попытался втолкнуть ее к себе в каюту.