Крепость - Петр Алешковский

Потянулись ко гробу всхлипывающие бабы. Мальцов стоял в стороне. Всё таинственное, красивое и необъяснимое разом исчезло, даже покойница выглядела теперь не такой безвинной, какой он успел ее разглядеть. Бабы причитали, как полагалось, а он не мог пересилить вскипающую в животе злость. Ну какая Таисия была им подруга? Они вечно кляли ее при жизни, перемывали все косточки. Нет, не о ней они думали, слушая слова молитвы, но только о себе. Подумал так и в сердцах себя обругал: откуда в нем вскипало это зло? Он опять, как и много-много раз в жизни, сделал для себя исключение, словно то, что почувствовал он, особенный, не мог и не должен был почувствовать никто другой. И опять накрыл стыд, Мальцов отвернулся. Услышал неожиданный стук молотка, вздрогнул, но прощаться не подошел, наказывая себя за гордыню. Пропустил опускание гроба в могилу и щепоть земли бы не кинул, если б Лена, всё всегда замечавшая, не ткнула в бок: «Иди, надо так!»

Бросил мерзлой землицы, из вежливости перекрестился. Бабы уже зазывали к столу, тянули ему поминальничек со спиртом. Махнул его, припечатал стопкой стол, закусил пирогом, повел плечами, разминая мышцы, прогнал пробравшийся под одежду холод.

– Давай-давай, Иван, накати еще, на кладбище всегда стужа лютая, я-то знаю, – услышал из-за спины голос Просто-Коли.

– Наливай! – не раздумывая согласился Мальцов.

Николай налил, выпили не чокаясь. Мужики навалили холмик, обстучали его лопатами, Валерик воткнул сверху свежеструганый крест.

– Хороший человек, говоришь? – шепнул Николаю Мальцов. – Она по его милости на тот свет отправилась.

– Значит, кается, видишь, как старается, – возразил Николай. – Человек он, как все, для кого-то плохой, для кого-то не очень, зла на него не держи. И прости меня, что тебя наставляю, это так, по привычке, сам-то – пьяница и босяк. Эх, Иван… – Он не договорил, рот растянулся в знакомой дурацкой улыбке.

– Дурень ты, – Мальцов шутливо толкнул его в плечо кулаком, – самый что ни на есть дурень.

– Значит, и на меня не держишь зла, домой позовешь? – тут же воспользовался моментом Николай.

– Пойдем, собирайся!

– Только водку с Валерика срублю, жди у ворот.

Мальцов зашагал по мягкой, устланной еловыми ветками тропинке. Чистый, крепкий и смолистый запах хвои прогонял прочь все нечистые запахи кладбища. «Как ладан в церкви», – успел подумать Мальцов. Тут Николай догнал его и приобнял за плечо.

– Ну, брат, сейчас оттянемся, вижу, ты не прочь!

– Сегодня, пожалуй, можно.

– Можно? Ух ты! Нужно, брат. Я бы даже сказал – необходимо! – И спутник весело и громко захохотал прямо в ухо Мальцову.

Сталёк в деревню не вернулся, остался в Котове: вероятно, Валерик открыл мужикам свои закрома, затягивая пьяниц в долговую яму, покойницу полагалось как следует помянуть. Лена тоже задержалась у Натальи Федоровны. Они были в деревне одни, и Мальцов подумал, что коротать время с Николаем будет не так уж и плохо, один он наверняка загрустил бы, сегодняшний день не располагал к веселью.

Пока Николай топил печи, Мальцов отварил картошки, положил в миску горьковатой, еще не просолившейся капусты, поставил банку соленых огурцов и баночку с солеными грибами. Картошку посы́пал мелко накрошенным репчатым луком, обильно полил подсолнечным маслом, откупорил бутылку паленой водки. Накормил Рея. Сели выпивать.

Просто-Коля за те две недели, что прожил у котовского попа, успел перезнакомиться с деревенскими мужиками и теперь со смехом рассказал ему, что Мальцова в Котове зовут меж собой барином.

– Я про тебя слышал, ты Всеволе работу подкинул, накормил, но на водку не дал. Блюдешь, значит? С Валериком воюешь? Это зря: они тут все друг другу нужны, ты в их отношения не лезь, предадут всё равно.

– Не с чего блюсти, денег у меня нет. А в отношения их я не лезу, очень надо, – обиженно отозвался Мальцов.

– Правильно, живи сам по себе. Погреб, я видел, набил, неужели зимовать собрался?

– Выходит, так. С городом у меня любовь не вышла, бывшая жена прогнала.

– Перезимуешь. Танечка мне про тебя рассказывала, жалела тебя, но она всех жалеет. Ты только не горюй. Утолим наши печали? – Коля поднял стакан.

Мальцов чокнулся с ним, закусил капустой.

– Человеку много не надо, – быстро умяв гору картошки, изрек Николай. – Я это на себе понял. Тебе вот много надо? Нет, ну скажи честно, – он положил себе еще картошки и схватил сразу два огурца.

– Иди ты, – отмахнулся Мальцов.

– Значит, книгу собрался писать? О чем?

– О монголах на Руси.

– Ух ты! Я когда учился, их иначе, как монголо-татары, не называли. Страшное дело – иго, если задуматься, так?

– История всегда страшное дело. Русь была частью чингизидской империи, в советское время об этом предпочитали не говорить.

– Хочешь восстановить историческую справедливость? – Коля откинулся на лавке, смотрел пристально, словно чего-то недоговаривал.

– Справедливость? Что это такое? – спросил Мальцов.

– Во-во, в точку! Кому-то справедливость, кому-то наоборот, как мент: одного спасет, другого на нары отправит! Живи, Ванька, проще.

Николай раскраснелся, водка уже достала его, он умял и добавку и теперь развалился на лавке. Рясу он давно снял и бросил где-то при входе, сидел в байковой клетчатой рубахе, расстегнув три верхние пуговицы, так что видна была огромная, заросшая курчавыми волосами грудь и теряющийся в их поросли кожаный гайтан от нательного креста. Задумчиво почесал бороду, словно обдумывал что-то, и вдруг пустился в воспоминания.

– Помню, мама бежит за поездом, а я стою на подножке, в руках у меня отцовский картонный чемодан. «Колька! – кричит она мне вслед. – Чего ты там забыл, Колька, от большого ума только горя пуд, останься». А поезд тихо так катит, не убыстряет ход, словно у дизеля силенки закончились. Я ей кричу: «Мама, я вернусь!» А она свое как заведённая: «Останься, Колька!» Не остался я в Забайкалье, хрена я там забыл? Дали бы мне трактор, я б под ним валялся, наплодил бы кучу детишек, а они б начали помирать, как два моих брата. Или хуже – сели бы мне на шею. Я в школе хорошо учился, математика, физика, география, литература – одни пятерки. В Новосибирске поступил на физфак, проучился год. Нет решения. Не катит. Физические законы плоские, мир, может быть, на них и стоит, но я к тому времени уже звёзды услышал.

– Как это?

– Да просто. Вышел раз в ночь. Вызвездило, красота! Лег на траву, руки под голову, вперился в небо, созвездия читаю, я и сейчас их помню. И знаю же, что большинство из них уже сгорели, только свет еще летит к нам, а их, несчастных, уже нет и в помине, смотрю-смотрю, и поверить в это простое объяснение никак не могу. Ну никак не получается. Вот тут и услышал, свет звезд со мной говорил. Один раз и услышал, но мне хватило. Понял?