Крепость - Петр Алешковский

Тимур находился в отлучке, «избранные», изнывая от бездействия, коротали дни с новым товарищем, которого распознали немедленно и приняли в свою боевую семью охотно и безоговорочно.

Наконец по прошествии двух недель, проведенных за пловом и бесконечными рассказами-разговорами, ему сказали, что эмир вступил в город и завтра примет его. Туган-Шона ушел с вечерней трапезы, уединился в своей клетушке, лег на спину и прикрыл глаза. Листья серебристого тополя, растущего под окном, нежно нашептывали что-то в мягкой осенней ночи, и он пытался расслышать в их лепете некие пророческие слова, но не расслышал и забылся под утро коротким сном без сновидений.

Когда самаркандская долина наполнилась вечерним ароматом роз, с приходом сумерек дальние горные хребты стали бархатно-голубыми и на улицах смолк городской шум, а подоенный и накормленный скот приготовился в стойлах ко сну, четверо «избранных», несших в тот день караульную службу во дворце, явились, чтобы сопроводить его к эмиру. Они шли длинными переходами заново отстроенного дворца, железная амуниция грозно гремела при каждом шаге. Плетеный орнамент-лабиринт на голубых изразцах и резной штукатурке подобно мелким волнам несся впереди них, порой в глазах рябило от его пышной вычурности и абсолютной, как бы неземной симметрии.

Эмир Тимур редко бывал здесь подолгу. В государстве не прекращались мятежи недовольных владетелей, многочисленные враги за границами его всё расширяющейся державы совершали молниеносные налеты, откусывая столько, сколько могли унести на своих выносливых лошадях. Огромная армия – костяк власти эмира – нуждалась в пропитании и звонкой монете, да вдобавок неусидчивый нрав воина, привыкшего к подвижной жизни, – всё вместе не оставляло ему времени на негу в заново отстроенном дворце. Подобно Мамаю, Тимур не был рожден чингизидом, а потому лишь исполнял роль управителя Чагатайского улуса при никчемном ставленнике хане Суйругтамыше из рода Угедея, целиком зависящем от его воли. Даже монгол-перебежчик из боковой ветви власти, такой как Туган-Шона, был ему на руку, повышая его авторитет. Несколько лет назад он принял Тохтамыша, бежавшего из Сарая от преследований Урус-хана, тогдашнего владетеля Синей Орды. Тимур выделил во владение Тохтамышу город Сарбан, проявив политическое благоразумие: ранее город принадлежал Золотой Орде, что позволяло ордынским властям легче переживать потерю. Тохтамыш дважды возглавлял походы на Урус-хана с войском самаркандского эмира и дважды терпел поражение, но Тимур прощал ему неудачи, строя далеко идущие планы: хотел посадить своего гостя на трон в Синей Орде, подчинив ее таким образом своему влиянию. Но, переждав несколько лет, Тохтамыш вырвался из сладостных оков Тимура и теперь, объединив Орду, являл собой независимую и грозную силу.

Отделанные золотом и перламутром массивные двери охраняли два пышноусых барласа с длинными копьями. Командир их маленького отряда сказал секретное слово, служившее пропуском. Двери бесшумно отворились, открывая проход в небольшой зал с возвышением, застланным коврами и мягкими подушками. Посредине был расстелен простой ковер, горками уложены на нем оранжевые пянджские лимоны, розовощекие персики и маленькие краснобокие яблоки. В длинном серебряном блюде лежала порезанная на дольки огромная дыня, срезы слезились каплями приторно-сладкого сока. Тут же стояли миски и мисочки с разнообразными сладостями, чищеными лесными орехами и виноградом, ядра и ягоды которых соревновались друг с другом в совершенстве и величине. Слуги с огромными медными чайниками застыли поодаль, готовые наполнить пиалы китайским чаем по одному взмаху шелкового рукава бритого наголо распорядителя.

В глубине возвышения сидели три человека. Двое, в богатых халатах из китайского шелка с драконами и небесными журавлями, были незнакомые ему монголы, третий, что сидел посередине, носил простой стеганый халат синей материи, перепоясанный наборным поясом с золотыми бляшками, указывающим на его высокий статус. На поясе, на правом боку, в потертых кожаных ножнах покоился большой нож с костяной ручкой, оправленной чеканным серебром – похоже, он привык сопровождать господина уже долгие годы.

Человек в простом халате, несомненно, и был самим эмиром. Едва ступив за порог, Туган-Шона ощутил силу его черных, бездонных глаз, пронизывающую, оценивающую, подчиняющую, свойственную только людям с военной косточкой, давно научившимся хитрому умению повелевать другими. Глаза великого эмира горели ровным и строгим пламенем, как скрытный костер на ночной стоянке. Он был невысок, почти вровень со своим гостем.

Эмир неожиданно поднялся с ковра ему навстречу, сломав привычный этикет, совершил несколько шагов, легко припадая на ногу, сделал приветливое движение рукой, обводя угощения, но руку не опустил, задержал на мгновение в воздухе, направив ладонь прямо в область его сердца.

– Поешь с нами, – сказал он просто, продолжая изучать вошедшего взглядом, – потом расскажи, что привело тебя в мой город.

Приветливый голос не ввел Туган-Шону в заблуждение. Сила невысокого человека исходила от него самого, она изливалась из его руки – воин почувствовал, как скакнуло сердце, замедляя бег, и сразу зашевелились на голове волосы, вмиг ставшие жесткими и трескучими. Но Туган-Шона не отвел глаз, ничем не выдал волнения, ни один мускул не дрогнул на его лице. Выдержав взгляд, он опустился на колени, покорно склонил голову, протянул заранее приготовленную пайцзу, что держал в рукаве, положил к ногам эмира.

– Повелеваю, встань, – приказал эмир. Выждал, пока воин поднимется с колен, задал вопрос: – Ты воевал вместе с Мамаем?

Бесшумный слуга появился из-за спины, Туган-Шона принял из его рук пиалу с чаем, отхлебнул глоток, с шумом втянул настой и почмокал губами, изображая наслаждение – так требовалось поступать благовоспитанным, – поставил пиалу перед собой на маленький резной столик и больше к ней не прикасался.

Тимур не представил его двум монголам, те лишь кивнули головами и долгое время сидели безмолвно, слушали, не вставив в рассказ воина ни слова. Туган-Шона поведал про последние месяцы жизни бекляри-бека, детально описал войско русских, сказав, что только досадное опоздание главных сил не даровало им победы в битве. Потом перешел к бескровной сдаче войска Тохтамышу.

Тимур задавал короткие, точные вопросы. Туган-Шона отвечал честно, в какой-то момент он заметил, что глаза Хромца блеснули, когда рассказал о достойной смерти Мамая.

– Почему ты пришел ко мне? – спросил вдруг эмир грозным голосом.

– Хан Тохтамыш лишил меня моих земель, я не давал ему присягу. Как я понимаю, он скоро пойдет войной на тебя, не русские представляют для Орды главную угрозу.

Кожей лица ощутил вмиг повисшую тишину. В узкие окна влетел ночной ветерок, колыхнул шелковые занавеси, желтые огоньки масляных светильников по стенам заплясали и зачадили, слуги, бесшумно двигаясь, принялись срезать нагар на фитилях острыми пружинными ножницами. Трое его слушателей не проронили ни слова, от него ждали продолжения. И он продолжил. Сказал, как видит расклад сил: хану Тохтамышу, объединившему Орду, надо было кормить воинов и, главное, умаслить многих недовольных, которых сам же породил, захватив престол в Сарае.