Четыре сезона - Стивен Кинг

Последняя мысль вывела меня из оцепенения, и я вскочил наноги. Со стороны я был, наверное, похож на чертика из табакерки, но самому мнемои движения казались ужасно медленными, как при подводной съемке, когда кинокамераследит за водолазом, медленно поднимающимся на поверхность с глубины в пятьсотфутов.

Однако на поверхность я так или иначе всплыл, стряхнув ссебя оцепенение.

– ПОЕЗД!!! – не своим голосом заорал я и, окончательно выйдяиз паралича, рванулся с места.

Голова Верна дернулась, словно от удара током. На лице егомелькнуло искреннее изумление, но, увидев, как я, сломя голову, перепрыгивая содной шпалы на другую, он мгновенно понял, что это не шутка, и тоже бросилсябежать, уже не смотря под ноги.

Неожиданно меня охватила какая-то глупая ненависть к Крису:этот хмырь уже был в безопасности. Я увидел, как он, далеко-далеко впереди, напротивоположном берегу, склонился, чтобы пощупать рельс.

Моя левая нога вдруг провалилась в пустоту. Я выкатил глаза,неуклюже взмахнул руками, но тут же восстановил равновесие и опять помчался,теперь уже сразу вслед за Верном. Миновав середину моста, я, наконец, услышалпоезд. Он приближался сзади, со стороны Касл-Рока. Звук этот, поначалу низкий иневнятный, становился с каждой секундой громче, и уже можно было разобратьотдельно рев мотора и мерный, вселяющий ужас перестук колес по рельсам.

– А-а-а! – заорал Верн.

– Беги же, дьявол! – крикнул я, подталкивая его в спину.

– Не могу! Я боюсь упасть!

– Быстрей!

– А-а-а… КАРАУЛ!!!

Но он и в самом деле побежал быстрее. Его голая потная спинас торчащими лопатками мелькала у меня перед глазами, мышцы ходили ходуном, апозвонки то выпирали, то куда-то проваливались. Он, так же, как и я, невыпускал из рук свернутые в скатку одеяла. Вдруг он чуть-чуть не оступился,притормозил, и мне пришлось еще раз хлопнуть его по спине.

– Больше не могу, Горди! – взмолился он. – А-а-а… Матьтвою!!!

– Быстрее, сукин ты сын! – взревел я, внезапно с ужасом ловясебя на мысли, что мне вдруг… начинает это нравиться.

Подобное ощущение я испытал только однажды, да и то когданапился в доску. Мне нравилось погонять Верна Тессио, словно теленка, котороговедут на бойню…

Поезд загрохотал уже совсем близко – вероятно, он находилсясейчас у разъезда, где мы швыряли камешки в семафор. Я ждал, что мост вот-вотзавибрирует, и это будет конец.

– БЫСТРЕЙ ЖЕ, ВЕРН! БЫСТРЕ-Е-ЕЙ!!!

– О Боже, Горди, Боже, Боже… А-А-А!!!

Воздух прорезал оглушительный, протяжный гудок – это былголос самой смерти: У-У-У-А-А!!!

Гудок на секунду оборвался, и я скорее не услышал, а всейкожей ощутил крик Тедди и Криса: «Прыгайте! Прыгайте же!» В тот же миг мостзадрожал, и мы с Верном прыгнули.

Верн приземлился в песок у самого берега, а я скатился пооткосу прямо на него. Поезда я так и не увидел. Не знаю даже, заметил ли насмашинист. Спустя пару лет я предположил, что, может быть, и не заметил, однакоКрис сказал на это: «Вряд ли он стал бы так гудеть, лишь только чтобы попугатьворон…» А почему бы, собственно, и нет? Так или иначе, тогда это былосовершенно неважно. В момент, когда поезд проходил мимо, я закрыл ладонями ушии чуть ли не зарылся головой в песок, лишь бы не слышать оглушительного грохотаи лязга, не ощущать обдавшей нас волны раскаленного воздуха. Взглянуть на негоне было ни сил, ни желания. Состав оказался длиннющим, но я на него так и непосмотрел. На шею мне легла теплая ладонь, и я сразу понял, что онапринадлежала Крису.

Когда поезд, наконец, прошел (вернее, когда я удостоверился,что он прошел), только тогда я все еще опасливо поднял взгляд. Наверное, точнотак же солдат высовывается из блиндажа после долгого артиллерийского обстрела…Верн, дрожа всем телом, лежал ничком, а Крис сидел по-турецки между нами,положив руки нам на плечи. Верн поднял голову, все еще дрожа и нервно облизываягубы.

– Ну, что, парни, по бутылочке «коки»? – предложил Крис какни в чем не бывало.

Нам это было как нельзя кстати.

Примерно в четверти мили от берега рельсы углублялись прямов лесную чащобу. Местность тут к тому же была заболоченной, тучи комаров виселив воздухе, словно армады истребителей-бомбардировщиков, но был во всем этом иодин громадный плюс: прохлада, благословенная прохлада.

Присев в теньке, чтобы распить по бутылочке «коки», мы сВерном накинули на плечи рубашки, а Крис с Тедди остались, как и были, голымипо пояс, несмотря на насекомых. Не прошло и пяти минут, как Верну понадобилосьуединиться в кустиках, что послужило поводом для шуточек и прибауточек.

– Что, дружище, здорово перетрусил? – хором поинтересовалисьу него Крис с Тедди, когда он снова появился, натягивая штаны.

– Да н-нет, – промямлил Верн, – мне еще на том берегуприспичило…

– Ладно заливать, – усмехнулся Крис. – А ты, Горди, тоженаложил в штаны?

– Ничего подобного, – ответил я, невозмутимо потягивая«коку».

– «Ничего подобного»! – передразнил меня Крис, похлопывая поплечу. -А у самого поджилки до сих пор трясутся.

– Вот те крест, что я ни капельки не испугался.

– Да ну? – встрял Тедди. – Так уж и ни капельки?

– Конечно же, нет! Я не испугался, я просто… остолбенел! отужаса!

Все, даже Верн, грохнули. Действительно, «испугался» было нето слово…

После этого мы все по-настоящему расслабились, откинувшисьна траве и молча допивая «кока-колу». В ту минуту я, наверное, былдействительно счастлив: мне удалось избежать смертельной опасности, жизньказалась такой замечательной штукой, и я был в мире с самим собой. А крометого, у меня великолепные друзья. Что же еще нужно для счастья?

Вероятно, именно в тот день я начал понимать, каким образомобыкновенный человек становится сорвиголовой. Пару лет назад я заплатилдвадцать долларов, чтобы присутствовать при неудачном прыжке Эвела Найвелачерез каньон Снейк-ривер. Жена моя, вместе со мной лицезревшая этотголовокружительный прыжок, пришла в ужас, но не от самой трагедии, а от моейреакции. Она заявила, что если бы я жил в Древнем Риме, то непременно был бызавсегдатаем кровавых казней первых христиан, которых сажали в клетки сольвами. Тут она была, конечно, неправа, хоть я и вряд ли смог бы объяснитьпочему (впрочем, она сама была уверена, что я всего лишь хотел этим досадитьей). Дело в том, что я выбросил двадцатку вовсе не затем, чтобы полюбоватьсягибелью человека, хотя у меня с самого начала не было сомнений относительноисхода смертельного трюка, транслировавшегося, кстати, по телевидению на всюстрану. Нет, думаю, у многих в жизни бывают моменты, когда возникаетнепреодолимое желание бросить вызов таинственной тьме, о которой Брюс Спрингстинпоет в одной из своих песен, сделать это несмотря на то (а может, скорее,благодаря тому), что Господь сотворил нас смертными…