Хищники с Уолл-стрит - Норб Воннегут

Легким поворотом стоп на педалях я зафиксировал контакты и направился на юг, к 72-й стрит. В парке я почувствовал себя совсем безопасно. По выходным его закрывают для автомобилей, а ухабов на хорошо мощенных дорогах мало. Нет нужды проявлять неусыпную бдительность, нет выбоин, складывающих 800-долларовые велосипедные колеса как оригами. Центральный парк – идеальное место, чтобы проснуться и заставить сердце забиться. Мой любимый круг начинается в парке и включает отрезок вокруг Уэст-Сайда Манхэттена.

Поначалу я крутил педали в медленном, мерном каденсе, не более 65 оборотов каретки в минуту. Темп как раз такой, чтобы плавно влиться в поток движения Центрального парка. Бегуны слева. Ездоки справа. Рукоятки моего карбонового руля с синей пробковой обмоткой «Кинелли» ощущались как теплое рукопожатие старых друзей.

Впереди показался мини-пелотон велосипедистов в синих костюмах из спандекса. Я поддал газу и поехал рядом. Все их майки вопили «Италия» большими белыми буквами. Последний в группе ехал на черно-серебряной «Серотте» с компонентами «Дюра-Эйс» – тормозами, кареткой и колесами.

– Классный велик, – подал я голос, включаясь в спонтанное братство, объединяющее всех велосипедистов. Мы обожаем свои велики и упиваемся общими муками боли, спущенных шин и злобных псов. В наших рядах чужаков нет.

– Спасибо, – отозвался Италия.

Мы миновали музей Гуггенхайма, видневшийся через густую листву справа, а затем свернули на запад. Дорога пошла под уклон, и резкий спуск оборвал мой разговор с Италией. Каждый велосипедист в группе сосредоточился, аэродинамически подобрался и понесся вниз под свист ветра в ушах.

У основания я помахал: «Арриведерчи» – и свернул направо, к выходу из парка. Италия отдал прощальный салют, коснувшись шлема.

Изо всех сил педалируя по 110-й стрит, я встал на педалях, навалившись на руль и вихляя велик из стороны в сторону, чтобы выиграть в усилии. Британские велосипедисты называют такое движение «хонкингом».

Катя на запад к Риверсайд-драйв, я обратился мыслями к Сэм. Унаследует ли она гражданско-правовую ответственность от покойного мужа? Вопрос сугубо юридический, и об ответе я и понятия не имел. Станут ли инвесторы «Келемен Груп» подавать иски против Сэм? Или против имущества Чарли? А есть какая-нибудь разница? Я планировал позвонить Поповски в понедельник. Уж он-то знает.

Католическая часть моей души говорила, что Сэм несет ответственность за обиженных инвесторов. От злодеяний Чарли она выгадала, хоть и помимо воли. А гуманистическая часть не соглашалась. Сэм – жертва, а не соучастница. Чарли трахнул ее.

Больше в переносном смысле, чем в буквальном.

Секреты Чарли повергли меня в тоску. Сэм с ним было так хорошо вместе. Она имеет право начать жизнь сызнова. Меня тревожило, сможет ли она позаботиться о ребенке, когда на нее ополчатся враждебно настроенные суды.

Ну и бардак.

Улицы зашевелились в предвкушении нового дня в июльской сауне. Подымающееся солнце все больше раздражало водителей. Эпизодически рявкали клаксоны. Время от времени взвизгивали автомобильные тормоза, заглушая «вжух, вжух, вжух» моих тонких велосипедных шин.

Уличное движение перешло в рабочий режим, потные таксисты воплощали картину предродовых схваток. Они опускали окна, желчно орали матерщину на языках других стран. Пропихивали свои желтые авто вперед, протискиваясь сквозь улицы, при случае расслабляясь, крича и наконец вырываясь из пробок. Я был начеку, не испытывая желания стать объектом их раздражения.

Рядом пристроилась лаймовая «Веспа» – та самая, что раньше утром. Глаза мужика в черной рубашке-поло скрывали солнечные очки, охватывающие его курчавые черные волосы и загорелое лицо. Судя по виду, Европа, 100-процентный еврощеголь, наверное из Рима или Парижа. Для Копенгагена смугловат.

Лаймовому – человеку-шкафу, балансирующему на крохотной машинке, – больше пристал бы американский навороченный байк. Подошло бы что-нибудь тяжелое и хромированное, что-нибудь вроде «Фэтбоя» или «Харли-Дэвидсона». Он поддал газу и унесся вперед, изумив меня своим невероятным ускорением. И свернул прямо на Риверсайд-драйв. Как раз мой маршрут.

На углу Риверсайд и 110-й на парковых скамьях, потрепанных временем и отполированных бесчисленными задами, сидели человек десять-двенадцать. От солнечных лучей отдыхающих защищал густой полог лиственных ветвей над головами. Парк представлял собой всего лишь узенькую полоску. Пышные деревья отделяли мою одностороннюю подъездную дорогу от двусторонней риверсайдовской с другой стороны. Как и другие велосипедисты, я ценю конфигурацию этой трассы за безопасность и красивые виды. Быстрый трафик, устремленный на север, остается на двухсторонних дорогах к западу от парка. А медленные транспортные средства придерживаются подъездных дорог к востоку.

Между 117-й и 118-й у бордюра раскорячился красный «Хаммер», как выброшенный на берег кит. Даже припаркованный, внедорожник занимал всю дорогу, вызывающе выпячиваясь на улицу и затрудняя проезд другим машинам по моей узенькой полосе.

Странно.

И тут я уже в третий раз за день углядел зеленую «Веспу». Она стояла. Лаймовый, не покидая седла посреди улицы, опирался на широко расставленные ноги и беседовал с кем-то сидящим в «Хаммере». Как-то ненормально встречаться с ним столько раз подряд. В Нью-Йорке, попавшись на глаза один раз, человек тут же навеки скрывается в городском буше. При обычных обстоятельствах я позабыл бы о Лаймовом и «Веспе» тотчас же. Но не сегодня.

Открытая дверца «Хаммера» перегораживала половину улицы. Машине не протиснуться ни за что, даже для мотоцикла тесновато. Мягко притормозив, я проскользнул между дверцей внедорожника с одной стороны и парковой живой изгородью с другой. Водитель держался так, будто переулок принадлежит ему одному. Остальные машины обождут.

Не моя проблема.

Я-то на велосипеде. Протискиваясь мимо этой сходки из двух человек, я дружелюбнейшим голосом окликнул Лаймового:

– Классная «Веспа».

Мужик из «Хаммера» выкинул мне палец. От его сходства с Лаймовым меня прямо мороз по коже продрал: те же охватывающие очки, те же лоснящиеся черные волосы, тот же торс, как шкаф. Оба смахивали на близнецов, хотя из-за очков было невозможно разобрать, насколько они идентичны. Но одно было ясно: от них у меня мурашки по коже.

Что вас гложет?

Хаммерила осклабился, словно между нами было что-то личное. Лаймовый собезьянничал его, и обе их перекошенные рожи буквально источали презрение. Я не представлял, кто они такие и с чего такая враждебность. Я что, влетел в нечто выходящее за рамки повседневной жизни ньюйоркца?

– Пошел в жопу, мутант! – огрызнулся я – пожалуй, чересчур громко. В том-то и беда с воинственностью. Никто никогда не думает. Слова вырываются сами собой.

А не следовало.

Нью-Йорк – не тот город, где можно вот так запросто бросить незнакомцу: «Пошел в жопу, мутант». Опасны даже подколки. Близнецы, здоровенные и воинственные, смахивали на генетический эксперимент, пошедший вразнос. Потому-то качки и зовут мутантами тех, кто сидит на стероидах. Расклад – сливай воду. Две гориллы меня раздолбают. И ве́лик тут не поможет. «Кольнаго» проигрывают «Хаммерам» в ста случаях из пятидесяти.