Стален - Юрий Буйда

Под «нами» Стас подразумевал журналистов-международников.

Еще недавно они были суперзвездами советской журналистики, их узнавали в лицо, их книги были нарасхват, но в девяностых все изменилось. Кого интересовало то, что происходило в США или Англии, если под Ярыш-Марды гибли русские парни из 245-го мотострелкового полка, попавшие в засаду? Все обсуждали убийство Джохара Дудаева, письмо тринадцати олигархов, Хасавюртовское соглашение, взрыв на «Тульской», опалу Паши Мерседеса, позицию ОБСЕ, которая признала честными сначала фальсифицированные выборы Президента России, а потом выборы в Чечне, проводившиеся под контролем вооруженных мятежников…

Со Стасом я познакомился в предвыборном штабе, где мы занимались подготовкой материалов, агитировавших за действующего президента.

У входа висел портрет Ельцина, а на стене в комнате отдыха – огромный лист бумаги с лозунгами, которые мы сочиняли на досуге под кофе и виски: «Голосуйте за Эйнштейна: будет относительно неплохо! Голосуйте за Карла Гаусса: самый нормальный кандидат! Голосуйте за Герца: никаких колебаний! Голосуйте за Бойля и Мариотта: за расширение ваших прав! Голосуйте за Стивена Хокинга: никаких дыр в бюджете! Голосуйте за П. Кюри и М. Кюри: мы излучаем доверие! Голосуйте за Рентгена: за прозрачность всех структур! Голосуйте за Ферми: все преобразования будут ускорены! Голосуйте за Шредингера. Или – нет. Водолазы за Гей-Люссака!»

Эта избирательная кампания позволила мне пополнить запас долларов, который почти истощился в последнее время: постоянного места я не нашел, а за архивные материалы платили не очень.

Еще раз удалось заработать, когда Булгарин позвал на халтуру – выпускать журнал «Меха и драгоценности».

Издавала его роскошная блондинка лет сорока, которой муж подарил кучу денег, чтобы она могла наконец осуществить свою мечту.

Блондинка собирала нас раз в неделю в каком-нибудь ресторане, где за обедом или ужином мы обсуждали план очередного номера.

На ее деньги мы обзавелись ноутбуками, хлестали стаканами тридцатилетний коньяк и раскатывали на такси.

Через полгода муж блондинки решил проверить, как расходуются его деньги, и нам пришлось бежать, прихватив все, что можно было унести в руках.

Булгарин стырил рисунок Кандинского, висевший в кабинете блондинки, и мы потратили несколько недель, чтобы продать его на черном рынке. При этом выяснилось, что рисунок был украден из какого-то провинциального музея.

На руках у меня оказалось около шести тысяч долларов, из которых полторы я отдал авансом за квартиру. На злоключения оставалось четыре с половиной тысячи баксов, то есть почти двадцать тысяч рублей (средний житель России тогда зарабатывал полторы тысячи рублей в месяц). Бутылка водки стоила двадцать пять рублей – дешевле, чем стограммовая баночка растворимого кофе, а шотландский виски в подземном переходе на Лубянке – пятьдесят два. С такими деньгами многое можно было себе позволить, и я не стал терять времени даром.

Что ж, тогда я на собственном опыте убедился в правоте Кокто, который как-то заметил: «L’homme seul est toujours en mauvaise compagnie» – оставшись один, человек всегда попадает в дурную компанию.

Впрочем, иногда я всплывал на поверхность, чтобы пообщаться с хозяйкой, поскольку ее планы могли повлиять на мою жизнь.

Эмма Иосифовна давно пыталась продать квартиру, но боялась продешевить. Она хотела три тысячи долларов за квадратный метр. В августе 1998-го это казалось причудой, но не сумасшествием, как уже в следующем году, когда цены на старое жилье в центре Москвы упали почти вдвое. На вырученные деньги она хотела приобрести две трешки. Риелторы уговаривали ее снизить цену хотя бы до двух с половиной тысяч, но Эмма не сдавалась. Она подозревала риелторов в сговоре, нечестности и прочих грехах и искала того, кто продал бы ее метры как надо.

Я пугал ее черными риелторами, которые убивали одиноких москвичей, чтобы завладеть их квартирами, или обстряпывали дело так, чтобы бедолаги взамен своего жилья в Токмаковом переулке получили сарай в Луховицах.

Но старуха только усмехалась.

Риелторы менялись, менялись и их манеры. Если прежние после долгих уговоров уходили, махнув рукой, то новые терпели все выходки пьяненькой старухи, обещая ей райские кущи и златые горы. Эмма говорила, что это умные, деликатные и порядочные люди, а я видел только взгляды, которыми они обменивались за ее спиной…

Наконец старуха согласилась на сделку, подписала документы, и как-то сентябрьским утром в ее квартиру пришли стриженные наголо парни во главе с молодой остроносой женщиной, которая заглянула в мою комнату, увидела окурки и бутылки на полу, двух голых девок, спавших в обнимку рядом со мной, и сказала: «Этого – напоследок».

В первую очередь парни принялись разбирать и выносить мебель из гостиной, спальни и кухни, затем стали таскать книги и тряпки.

Вечером я спустился в магазин, купил водки, первый глоток сделал еще на улице, второй в лифте, третий в прихожей, где стоял мой рюкзак с вещами, попытался оттолкнуть остроносую, которая сказала, что мне пора и честь знать, закричал, что отец у меня генерал и начальник московской милиции, он их всех на портянки порвет, но тут двое парней молча набросились на меня, сбили с ног, поволоколи, я ударился головой об угол и отключился…

В этой главе я мог бы рассказать о том, как прожил шестнадцать месяцев в поселке Красное Счастье, расположенном «далеко от асфальта» – в двухстах пятидесяти километрах от Москвы.

О маленьком бандитском государстве, какие тогда тысячами возникали от Балтики до Тихого океана и были связаны скорее общностью крови и духа, чем законами и товарными потоками, о людях тьмы, привыкавших полагаться только на себя.

О Тимуре и его команде – банде во главе с бывшим офицером, потерявшим в Афганистане глаз, а на Кавказе – семью, который долго думал, что делать с московским журналистом и очкариком, попавшим в Красное Счастье случайно, попутно, и наконец велел пристроить меня «как-нибудь необидно».

О толстушке Нане, помощнице Тимура, отвечавшей за жильцов, которая била правой, как лошадь левой, о том, как она назначила меня своим милым, но я так ни разу и не увидел ее голышом, потому что она не разрешала включать свет в спальне.

О хранившейся у Наны пачке справок о смерти с печатями, подписями врачей и одинаковым диагнозом «острая сердечная недостаточность», в которые оставалось только вписать имя жильца.

О жителях, боготворивших Тимура, который обеспечивал их дешевой колбасой, печеным хлебом, консервами, крупой и автобусом, когда надо было съездить в больницу или в церковь.

О жильцах – жертвах черных риелторов, этих падших людях, живших в дерьме, спившихся, всеми забытых, никому не нужных и получавших животное удовольствие от того, что кому-то еще хуже, чем им.