Джандо - Роман Канушкин

— Что ты имеешь в виду?

— Возможно, что у нас действительно были гости и их намерения в ряду символов могли пересекаться с моим сном…

— Гости?! И ни я, ни Сэм об этом ничего не знаем?

— Йорген, у меня есть некоторые соображения, но… Мне нужно еще время. Ведь ни тебя, ни меня не устроят объяснения в духе дурацкого фильма ужасов…

Что ж, время так время. А пока Йорген будет смотреть на вещи трезво. У него такая возможность есть.

Пока.

А к ним уже шел Папаша Янг. У старого гуляки по утрам всегда было чудесное настроение.

— Значит, на озеро Рудольф, к Камилу Коленкуру, — проговорил Папаша. — Удивительный человек… Я с ним не очень-то знаком, но месье Ажамбур, друг мистера Райдера… — Здесь Папаша оборвал себя и, спохватившись, посмотрел на дочь. Но Зеделла не обратила никакого внимания на его слова. Она уже давно упаковала свои вещи, и теперь они были сложены в один из «лендроверов». Мистер Райдер остался в прошлом. Зеделла улыбалась и как-то странно смотрела на профессора Льюиса. Папаше это не понравилось. — Так вот, месье Ажамбур мне о нем много рассказывал. Ну да вы, наверное, знаете о нем не меньше моего…

Камил Коленкур был одним из столпов современной палеонтологии и, безусловно, самой колоритной фигурой из тех, кто работал сейчас в окрестностях озера Рудольф. Его научная слава почти не уступала славе легендарного доктора Луиса Лики, а по экстравагантности поведения он порой превосходил некоторых эпатаж-мастеров мирового авангарда. В свои семьдесят пять лет он летал на параплане и, говорят, даже на озеро Рудольф, кишащее крокодилами, прихватил доску для виндсерфинга, класс «Фанатик». Иногда по утрам над озером проносятся страшные ветры, называемые живущими здесь нилотами сирата-сабук. Так вот, профессор (а также почетный член десятка университетов) грозился оседлать ураган. Где бы он ни был, в пустынях или в болотах экваториальных лесов, в стенах европейских университетов или в небе, управляя стропами параплана, его безупречно чистую рубашку всегда украшал галстук-бабочка. Когда же речь заходила о местном фольклоре, то здесь он не уступал Папаше Янгу, только без галлюцинозно-алкоголических видений последнего.

— Я знаком с месье Коленкуром, мы старые друзья, — проговорил сэр Льюис. — Я высоко ценю его труды.

Профессор Ким посмотрел на сэра Джонатана Урсуэла Льюиса и понял, что и с ним в эту лунную ночь что-то произошло.

«Хорошая нам выпала ночка, — подумал Ким и почему-то вспомнил историю о поющих жирафах и о том, что рано или поздно они прозревают. — Уж не влюбился ли он в эту девчонку? Это, конечно, не мое дело, но… у старины Урса вид, будто его приворожили».

Папаша Янг пожал им по очереди руки и подошел к дочери.

— Я буду скучать, Делл…

— Я тоже, папочка. Но это всего пара месяцев…

— Рука болит?

— Ерунда. — Зеделла улыбнулась, и Профессор Ким увидел, что на ее левой кисти наложена тугая повязка.

Вчера, когда она поразила всех, спустившись к ужину в этом платье, ее руки были обнажены. Наверное, это все ерунда, только никаких повязок не было.

Папаша Янг вздохнул:

— Ну что ж, счастливо… Береги себя и помни, что, помимо этих доисторических костей всяких питекантропов, есть немало живых людей, заслуживающих твоего внимания. И один из них — твой старый папаша, который будет скучать.

Зеделла поцеловала отца в висок:

— Я люблю тебя, папочка…

— Я тоже тебя люблю, Делл… Пора.

Зеделла повернулась и пошла к «лендроверу». Папаша, глядя ей вслед, усмехнулся и подумал, что именно в этих свободных шортах по колено она была тогда в Мадриде у несчастного мистера Райдера. Именно в таких шортах ходят стайки студенток, разглядывая застывшую каменную музыку усталых северных столиц.

Потом автомобили тронулись в путь. Папаша поднял руку в прощальном приветствии. В это чудное солнечное утро ни Зеделла, ни Папаша Янг вовсе не могли предположить, что они видятся в последний раз.

Еще до восхода, когда колеса «мицубиси» неслись по хрустящей соленой корке пустыни Чалби, а впереди, еле различимые в свете уходящей луны, показались черные силуэты далеких гор, Маккенрой понял, что его путешествие заканчивается. Никогда в своей жизни он не испытывал ничего подобного. За ночь он покрыл расстояние более чем в четыреста километров, оставив позади горные долины, саванну и соленую пустыню, и вот сейчас его машина, словно по гладкому асфальту, уверенно бежит по нагромождению туфа, по местности, вовсе лишенной понятия «дорога», по местности, где лучшим транспортом был верблюд кочевника и где даже бывалые путешественники радовались, если им удавалось перемещаться со скоростью три мили в час. Но поражало даже не это. Впервые в своей жизни Маккенрой остался один на один с этой пылающей ночью. Здесь, в пустыне, он впервые заглянул в бездну звездного неба и ощутил себя странником. Он понимал, что в его путешествии, попирающем законы земного тяготения, было нечто противоестественное. Какая-то рассудочная часть его сознания подсказывала, что такой полет (а как еще можно назвать эту безумную езду?!) невозможен, и он испытывал два противоположных чувства: безудержную, шальную радость и страх… быть может, даже благоговейный ужас перед тем, что с ним сейчас происходило. Улыбчивый, добродушный бармен Маккенрой, смешивающий коктейли и заполняющий карточки телевизионных лотерей, вдруг сейчас, благодаря мистеру Норберту, ощутил себя не только сыном Земли, но и сыном этой бесконечной, разверзнувшейся над головой звездной пропасти. Поэтому что здесь такого — выигрышные цифры? Выигрышные цифры — это всего лишь шаг за столь близкий горизонт, что в сравнении с этой бездной до него, кажется, можно достать рукой. Маккенрой теперь верил в мистера Норберта безоговорочно, и единственное, чего он желал, это как можно более правильно выполнить возложенное на него поручение. И когда над краем бесконечной соленой пустыни, оставшейся за спиной, поднялось солнце, разгоняющее остатки мрака, задержавшегося у западной кромки земли, Маккенрой понял, что в новый день он входит совсем другим человеком. Странником, видящим цель, и выигрышные цифры — всего лишь первый и незначительный шаг на пути к этой цели. Он вошел в мир, наполненный другими голосами, и бесконечные блюзы, звучавшие в его баре, — всего лишь далекое воспоминание о вдохновенной, открывшейся ему Музыке, пронизывающей все Мироздание.

— Мистер Норберт, вы не понимаете… Черный Ор-койот— всего лишь фольклор, местная легенда. Его не существует.

— Что ж, Маккенрой, вполне возможно. Значит, через несколько часов вам предстоит встретиться с этой легендой.

До лежащих впереди невысоких гор с плоскими вершинами оставалось не более десятка километров, и Маккенрой знал, что росший по склонам лес — единственный оазис в этих местах. А дальше, за горами, в огромной чаще, протянувшейся с севера на юг более чем на двести километров, посреди каменистых пустынь лежит великое озеро Рудольф.