Джандо - Роман Канушкин

Но что-то еще тревожило его. Ощущение тщетности попытки, от которой он все еще не хочет отказаться: с помощью логики бодрствования ответить на некий вопрос, хотя он прекрасно знает, что во сне это сделать невозможно! Тогда какого же черта? Провокация сознания? Несколько уровней сна? Когда в одном, как кинофильм, просматриваешь другой?.. Все это не важно сейчас. Просто вопрос остается, вернее — вопросы. Его личные вопросы. Он снова провалился туда или ему только снится, что он бредет по Сумрачной стране? Одно ли это и то же? Если он из сна оказался в Сумрачной стране, что из них реальнее и куда он вернется, в сон? И если это одно и то же, значит, они взаимоперетекают друг в друга? Стишок, прочитанный в любознательной юности, про то, что сон — брат смерти…

Но потом все это отхлынуло… Что-то, достаточно миролюбивое и спокойное и вроде бы даже покровительствующее ему, объяснило, что рациональные вопросы остаются для пробуждения, а для сна — перстень. Все надо принимать таким, как есть, потому что если побеспокоить его, то сон изменится и перстень так и останется скрытым. Этот особенный сон, когда за окнами поднялась полная луна.

Неистовый грозный свет поднявшейся над Землей полной луны заливал комнату на втором этаже Папашиного дома: для всех влюбленных в ночь наступило их время, все древние пророчества готовы были сбыться, и где-то по ту сторону сна брел Профессор Ким. Он, как странный оракул, ведомый волей лишь своей собственной судьбы, брел по Спиральной Башне и должен был что-то узнать о перстне. Сейчас, в этом сне, все стало спокойным и даже деловитым, и слово «оракул» оказалось перегруженным излишней романтикой.

Башня была как свернутая лента времени, и ему никогда не удавалось увидеть ее полностью, никогда не удавалось охватить ее взглядом. Он не знал, как выглядит Спиральная Башня, так, только отдельные фрагменты, и скорее всего он этого никогда не узнает. Но было другое.

Когда он в первый раз, еще совсем малышом, оказался на Спиральной Башне, он вдруг обнаружил, что можно отходить от этой свернутой ленты в сторону и видеть себя как бы со стороны. Это его заинтересовало, показалось очень даже забавным. Он начал всматриваться. Позже, когда это случалось, он мог отыскать себя на каменных лестницах, галереях или балконах в любом месте башни. Он мог отыскать себя в темных комнатах, бывших днями болезни, или в больших светлых залах, напоенных радостью лета и запахом моря; башня будто приближалась какой-то своей частью, когда он смотрел на нее со стороны, она приближалась, окружала его, пока мальчик не оказывался внутри, и тогда ему что-то открывалось. То, что заставляло картинки оживать. Он видел книгу, раскрытую на бездарной странице 185, он понятия не имел, что это за книга, но знал; так будет нужно его папе. Он видел большую хлюпающую лужу и пожар в дальнем крыле их дома, и еще многое он сумел рассмотреть. Но были и закрытые комнаты, в которые он не мог пройти. А может быть, просто забывал то, что там видел…

Впрочем, к счастью для себя, он забывал большую часть увиденного, если только ожившие картинки не напоминали ему об этом. Своим умением гадать по каракулям он удивил немало цыган, часто бродящих по солнечным, пропахшим морской солью и высушенным ветром улицам городка, где их семья проводила лето. Цыгане тоже были мастаками на различные фокусы и иногда выдавали себя за рассеянных по свету потомков египетских жрецов, знакомых с древней магией. Мальчик смеялся. Лишь много позже Ким понял разницу между фокусами и тем, что дед назвал даром и что несколько отличало его от многих других людей.

Иногда кое-что из оставшегося там коварно поджидало его за поворотом событий. Это было странное ощущение — дежавю, сопровождающееся непонятными приливами, и оно могло снова спровоцировать падение ТУДА. Лишь на мгновение, потому что он действительно научился с этим справляться.

А однажды он увидел этого красивого темнокожего человека (мы где-то встречались? неужели ты не узнаешь меня… ведь память навсегда?), только в этом видении он был вовсе не красив и вовсе не темнокож. Ким лишь мгновение видел его лицо, а потом он отвернулся, и полы его длинного плаща захлопали, как крылья огромной ночной птицы. Он скрылся за одной из тайных дверей, и Ким понял, что именно он является хозяином запертых комнат, в которые Ким не мог пройти, и ключи находятся у него. И тогда мальчик понял еще кое-что: в этих запертых комнатах скрывались вовсе не большие хлюпающие лужи и раскрытые книги и, наверное, не пожары в дальнем крыле дома, оживающие затем в рисунках или всплывающие в памяти. Даже темнота комнат его возможных болезней и таящихся угроз была ярким полднем в сравнении с чернотой кошмарного провала, лишь на миг открывшегося мальчику. Все прорицатели и гадалки мира, предсказывающие роковые удары Судьбы, доходили лишь до этих запертых дверей. Дальше, в находящейся за ними тьме, они уже не могли ничего различить. Они пугались и откладывали карты. Это невозможно было знать и нельзя предотвратить, даже обладая ясновидящим взором: лишь грозный стук Судьбы открывал эти двери. Возможно, что это было не так, и мальчик видел что-то за дверьми запертых комнат, но зияющая тьма ослепляла его память. И тогда мальчик кричал и возвращался оттуда изможденный, бледный и перепуганный, словно зажатый в угол маленький зверек, и это очень беспокоило его родителей, и тогда снова были запахи больницы, обследования, анализы и врачи, но он оказывался полностью здоров. А потом все надолго прекратилось.

Но не навсегда.

Оказалось, что он видел ПЕРСТЕНЬ, и это было лишь первым шагом, лишь одной из множества закрытых комнат. И сегодня туда, во Тьму, проникли льющиеся потоки лунного света. Сегодня предстояло вспомнить что-то, на что в детстве была наложена древняя печать, спасающая от безумия.

…Красивый темнокожий человек смотрел на перстень. Смотрел в глубь переливающегося зеленым светом лунных морей камня, охраняемого объятиями золотой змеи, и видел их. Ким неведомым образом, как это бывает во сне, знал, что здесь, в доме Папаши Янга, находится его Глаз. И этот Глаз сейчас показал что-то очень не понравившееся красивому темнокожему человеку: в синеве неба на мгновение раскрылось какое-то яркое крыло. Он повернул перстень — свет неба погас, и тот самый оттенок сумасшествия, который Профессор Ким уже видел, покинул его глаза, чуть было снова не ставшие глазами хищной ночной птицы. Внезапно Профессор Ким понял, что красивый темнокожий человек всего лишь слуга или один из множества слуг повелителя, находящегося в самой дальней из запертых комнат, в последней запертой комнате. Или он его частица, как и то, что появилось сейчас в комнате Папаши Янга. Какая-то быстрая тень, направляющаяся к перстню-Глазу… И тогда сон Кима вдруг начал изменяться. За окнами появилась Луна, но, боги, что это была за Луна… Ее орбита изменилась; ночное светило, во много раз больше привычной луны, плыло в черном небе, заливая землю грозным золотым светом. Луна сошла с орбиты и теперь приблизилась! Можно было различить кратеры на ее поверхности, каналы, складывающиеся в причудливые рисунки… Это была Луна, атакующая Землю.

Весь мир Профессора Кима, начинавшийся с яблока Адама и яблока Ньютона, сжался сейчас до размеров маленького дома Папашиной фермы. А за окнами был мир чужой. Профессор Ким видел людей-гигантов, опустившихся на колени вокруг горящих золотым огнем великих пирамид, и в следующее мгновение понял, что ряды людей-великанов повторяют причудливые рисунки на падающей Луне. Они были очень красивы, быть может, прекрасны, эти гиганты, которым предстояло скоро погибнуть, и у них была золотистая кожа. Но самым удивительным была их песнь. Низкие, скорее, воспринимаемые беспокойной душой, нежели ухом, звуки, чистая музыка еще до начала времен, музыка, еще не отделенная от цифр. Гармония, не нуждающаяся ни в каких поверках и сама являющаяся мирозданием, великая мировая симфония, собирающая Вселенную… Они пели, эти люди-великаны, им была известна песнь Бога.