Убийства в монастыре, или Таинственные хроники - Юлия Крен

Бланш закрыла глаза.

— Вы правда так думаете? — спросила она, удивленная словами, которых никак нельзя было ожидать от Софии.

— Никто так рано не стал магистром семи искусств, как он, — продолжала София, борясь не только с собственной горечью, но и с нерешительностью Бланш. — Его ждет блестящее будущее. Он научит вас намного большему, чем я. Он станет вашим лучшим советчиком. Я хочу представить вам Теодора де Гуслина, моего пасынка.

Когда она позднее пришла домой, ее щеки уже не пылали, дрожь прекратилась, а план казался таким привлекательным, что ей хотелось немедленно привести его в исполнение.

«Да, — радостно думала она, вытирая со лба холодный пот, — я так и сделаю. Теодор займет мое место. Против него, уважаемого сына бывшего крестоносца, они ничего не смогут сделать, не найдут никакого слабого места, вроде моей истории с Изамбур. Они примут его и не станут думать, кто стоит за ним, кто нашептывает ему некоторые слова. Он — инструмент, с помощью которого я отомщу им всем! Ха! Они наверняка думают, что я так слаба и хрупка, что несколько обидных слов уничтожили меня. Но я не слабая, а гибкая. Я исчезну тут, чтобы внезапно появиться совсем в другом месте».

София сняла накидку и только тогда поняла, что в доме как-то необычно тихо. Она ненавидела шум и запрещала всем, кто здесь жил, производить его под угрозой наказания. Но то, что в доме не было слышно ни шагов, ни звона посуды, ни голоса Катерины, которая, несмотря на приказ, всегда считала себя вправе кричать, смеяться и рыдать, когда ей вздумается, — было необычно.

— Теодор! — позвала София и стала подниматься наверх по круглой лестнице.

Никогда нельзя было угадать, где он находится. Много времени он проводил, слушая или читая лекции, участвуя в научных спорах. Часто к нему приходили студенты, чтобы позаниматься риторикой не на улице, как это иногда случалось, а в приятной тишине большого дома.

— Теодор! — снова позвала София.

Ответа не последовало, но с верхнего этажа донесся шепот. София ничего не разобрала, но место, откуда он доносился, вселило в нее такой ужас, что она стала опасаться самого худшего. Она тотчас же забыла и о неприятностях прошедшего дня, и о плане мести, а поспешно преодолела оставшиеся ступени.

— Теодор! Катерина! Изидора! Где вы?

Шепот усилился, а вместе с ним неприятное предчувствие, откуда он доносился и что мог означать.

Когда наконец на лестнице появилась Катерина, София обрадовалась, увидев ее. Девочка была бледна, как мел.

— Что произошло? — вскричала София и схватила ее за плечи. Катерине было всего десять лет, но она была уже ростом с мать. Она стояла перед ней, глядя ей прямо в глаза, хотя казалось, что она ничего не видит, кроме страшной картины, которая только что предстала перед ней.

— Что случилось? — снова вскричала София, подняла дрожащую руку и тяжело опустила ее на лицо девочки. Она делала так всегда, когда хотела, чтобы та прекратила кричать или чтобы прогнать ее из комнаты Теодора. Но сегодня это был способ вывести девочку из оцепенения и заставить ее говорить.

— Теодор сказал, что... что...

— Что? Ну говори же, глупая девчонка!

— Что... что все бессмысленно. Что он больше не пойдет в университет. Что... ему всегда хотелось быть врачом.

София ожидала совсем другого — что раскроется страшная тайна, которую она и Изидора скрывали уже много лет, хотя одному Богу известно, как им это удавалось!

— Ха! — воскликнула она, оттолкнув Катерину так сильно, что та ударилась головой о стену. Это помогло девочке окончательно прийти в себя.

— Мама, — пробормотала она, оправдав, хотя и с запозданием, самые худшие опасения Софии и показав, что ее план находится под угрозой срыва. — Теодор... Теодор обнаружил ее. И я ее видела... Скажи, мама, ты знала, что в нашем доме живет прокаженная?

София думала, что найдет в лице Мелисанды еще более ужасные следы разрушения, чем в последнюю из встречу. С тех пор пошло почти десять лет, и было в высшей степени удивительно, по мнению Софии, что первая жена Бертрана все еще была жива.

Каждый день она надеялась, что Изидора наконец сообщит о ее кончине. Но не лапы смерти вытащили Мелисанду из ее убежища, а Теодор.

Это случилось неделю назад, и только сейчас София нашла в себе силы отправиться к Мелисанде. Она закрыла рот промасленным полотенцем, чтобы не вдыхать отравленный воздух, и, быстро взглянув на прокаженную, поняла, что ей не придется увидеть, насколько продвинулась болезнь. Изидора обмотала все ее тело тряпками. Даже лицо было похоже на белую маску, на которой краснели только губы и ноздри.

— Как вы могли допустить, чтобы Теодор обнаружил вас? — спросила София приглушенным голосом из-под промасленного полотенца.

Она даже была готова к тому, что прокаженная не ответит, что болезнь уже давно уничтожила все ее чувства, и она не только ослепла, но и оглохла и онемела.

Но Мелисанда вдруг с тихим стоном подняла голову.

— А как я могла помешать этому, если ноги сами привели его сюда? — спросила она на удивление четко. Все ее тело было разрушено, но язык остался цел.

— Вы не должны были говорить ему, кто вы такая!

— Ну, теперь уж ничего не изменишь. Не сердитесь! Я попросила его никому об этом не говорить. Вашей дочери — ее зовут Катерина? — сказали, что я — дальняя родственница.

— Что... что вы хотите от Теодора?

София заставила себя войти в эту страшную комнату только для того, чтобы задать этот вопрос. Она уже несколько дней хотела рассказать юноше о своем намерении, которое должно сгладить ее унижение при дворе, о своем плане поместить его в центр власти и влияния, но он, до сих пор жадно ловивший каждое ее слово, отказывался говорить с ней. Он повторял только одно и то же: что его учения были напрасны, что намного лучше быть врачом. О боже мой, если бы он только знал, что его мать жива!..

София никогда не слышала, чтобы он говорил о ней. Но с тех пор, как он обнаружил ее (это случилось совершенно случайно, он искал свои рукописи, разбросанные по всему дому), его мир, казалось, стал вращаться только вокруг Мелисанды. Он чувствовал отчаяние, жалость, но прежде всего он впервые понял, что в его жизни что-то не так.

— Даже если бы ты знал о ней... даже если бы был врачом, тебе все равно не удалось бы вылечить мать от проказы! — нетерпеливо воскликнула София. — Лечить ее так же бесполезно, как твою больную ногу!

— Я бы все отдал за то, чтобы иметь возможность хотя бы избавить ее от боли! Не думайте, София, что только ее вид поверг меня в такое отчаяние. Вы ведь даже не представляете, что происходит в университете с тех пор, как к нему были присоединены монастырские школы. Вы были так заняты дофиной Бланш, что не слушали меня! А там происходит вот что: узколобые профессора обрушиваются на Аристотеля, усложняют всем жизнь. О, благословенны те времена, когда Тьерри Шартрский, Жильбер Порретанский или Адам дю Пти-Пон преподавали в Париже. Их конкуренция оживила науку. Они оставались при своем мнении даже тогда, когда папа был с ними не согласен. Но об этом сегодня не может быть и речи... Вы думаете, достаточно получить как можно больше знаний, потому что именно в этом и заключается ваш великий талант. Но я считаю, что знания необходимо правильно скрепить, и каждый день наталкиваюсь на протесты тех, кто следует по ограниченному пути. Бессмысленно, боже, как бессмысленно все, что связывает меня с университетом. Насколько более я был бы полезен, если бы сидел с матерью и... менял ей повязки!