Елизавета Тюдор. Дочь убийцы - Виктория Балашова

Елизавета, как и обещала, написала письмо Филиппу с просьбой взять с собой в Испанию своего приближённого, испанца по происхождению. Она отрекомендовала Фредерико как опытного моряка, преданного слугу, а также, что немаловажно, человека, свободно разговаривающего на испанском, английском и французском. Ну, французский язык, скорее всего, не пригодился бы в поездке, но для пущей важности он тоже был добавлен в список достоинств.

С письмом в королевский дворец поскакал сам Фредерико. Зная о нежных чувствах, которые Филипп испытывал к принцессе Елизавете, её подданного сразу провели прямо к нему. Фредерико вспомнил былое и поклонился мужу королевы так низко, как мог. Затем он протянул ему письмо. Оно пахло духами: Елизавете с недавних пор начали доставлять приятно пахнущие склянки, и она брызгала их содержимым на всё вокруг.

— Итак, вы решили вернуться на родину? — спросил Филипп, прочитав письмо. — Вам тоже не понравилось в Англии?

Фредерико понимал, что отвечать следует осторожно. Вопрос не был таким уж простым.

— Мне нравится служить её высочеству. Ещё её отец, король Генрих Восьмой, оказывал мне честь и велел сопровождать его в военных походах...

— А ведь когда-то вы служили его жене, Катерине Арагонской, — перебил его Филипп.

— У вас верные сведения, ваше величество, — кивнул Фредерико, — я был тогда совсем молод. Родственники отправили меня в Англию. Учиться и постараться произвести хорошее впечатление на королеву Катерину, чтобы остаться при дворе. Но она быстро умерла. Я не успел толком послужить ей.

— Ну что ж, при дворе, тем не менее, вы сделали прекрасную карьеру. Я возьму вас с собой. Посмотрим, быть может, вы послужите и мне, — Филипп встал, — оставайтесь во дворце. Я напишу ответ Елизавете. Когда вы его отвезёте, возвращайтесь сюда. У меня найдутся для вас поручения, связанные с отъездом.

Так жизнь Фредерико сделала ещё один виток. Теперь он вновь говорил по-испански, так как большинство подданных его величества короля Филиппа упрямо не говорили по-английски, делая исключение лишь для ситуаций, связанных с вопросами жизни и смерти.

Весь дворец был перевернут вверх дном. Испанцы сновали по комнатам и коридорам, собирая дорогие их сердцу вещи, привезённые в Англию, казалось, навсегда. Филипп не был жаден и оставил бы все драгоценности, что привёз когда-то, у жены. Но испанская казна была пуста, пусть её разорили и не так сильно, как английскую. Поэтому велено было забрать всё, что считалось приличным забрать. Подарки королеве Филипп, естественно, оставлял...

Мария видела размах сборов мужа на родину и потерянно бродила по дворцу, не зная, что предпринять. Филипп больше не обращал на неё внимания, отказываясь под любым предлогом делить с ней супружескую постель, раз уж ребёнка она родить всё равно не может. Королева еле сдерживала слёзы, впервые в жизни теряя возлюбленного. Если бы у неё был хоть какой-то опыт в любовных делах, может, она бы поступала по-другому. Но опыт отсутствовал, здоровье с лета не улучшилось. И всё это не оставляло Марии надежды на то, что Филипп повременит с отъездом.

Вскоре огромный испанский кортеж отбыл в сторону моря. Филипп торопился — ещё чуть-чуть, и ветер переменится, путешествовать по морю станет не просто опасно, а невозможно. Осень и так уже вступала в свои права, но отплыть в сторону Испании всё ещё представлялось возможным. Корабли стояли у берега, готовые по первому сигналу поднять паруса. Вся процессия двигалась, практически не останавливаясь. Земля вылетала из-под копыт несущихся во весь опор лошадей. Филипп передвигался с большим комфортом, чем его подданные. Им предстояло проследить за погрузкой сундуков на корабли, поэтому у принца времени было чуть больше, чем у остальных.

Фредерико скакал вместе со всеми, стараясь не отставать и не жаловаться. Ему исполнилось сорок лет, но он не чувствовал себя старым. Он с удовольствием наслаждался свежим воздухом свободы, не сравнимым с тем, которым приходилось дышать в самом прекрасном королевском дворце. Конечно, порой усталость давала о себе знать. Фредерико не подавал виду, разделяя все тяготы пути со своими попутчиками.

— Засиделся! — мелькало у него в голове. Ветер свистел в ушах. Всё, что он видел, — спины лошадей, бегущих впереди. От непривычки долго ехать верхом болела спина, затекали руки и ноги. Но настроение у Фредерико улучшалось с каждой милей.

В какой-то момент он почувствовал запах моря. Подняв голову, он увидел вдали бесконечную, голубую гладь воды. Испанские корабли чётко вырисовывались на фоне неба. Они были огромны! Фредерико с уважением окинул взглядом деревянные громадины. Сложенные паруса, как крылья больших птиц, покоились на высоких мачтах.

— Лучше испанских кораблей не бывает, — послышался рядом голос одного из его попутчиков, — любую войну на море мы выиграем.

Фредерико согласно закивал.

— Давно я не ходил по морю, — признался он собеседнику, — а когда и ходил, то на маленьких торговых суднах. Или с каперами, — добавил он, подмигивая.

— Ну что ж, с принцем путешествовать большая честь. Но нам предстоит много работы, прежде чем выйдем в море.

А в Лондоне в это время пожинали плоды плохого настроения королевы. Как только Филипп уехал, она все свои силы бросила на борьбу с протестантами. Костры разгорелись сильнее, чем прежде. В какой-то момент Мария вспомнила о давно посаженном ею в Тауэр епископе Кентерберийском. Томас Кранмер надеялся, что про него забыли. Может, так и случилось бы. Так бывало: посаженного в темницу одним королём выпускал на волю следующий король. Кранмеру не повезло. Мария осенью вспомнила именно о нём.

— Выбить из епископа признание в совершенной ереси! — приказала она голосом, не терпящим возражений. — Любыми способами.

Способы были для всех одинаковы. Набор инструментов, применяемых при пытках, был разнообразен, но не бесконечен. Но Кранмер даже не пытался сопротивляться. Он понимал, что лучше признать себя виноватым во всём, чем угодно, покаяться и вымолить прощение. Так бы и вышло. Члены Тайного совета потирали руки — показательный процесс демонстрировал народу победу королевы над еретиками. А иначе теперь протестантов не называли.

Бывший епископ признался, и его даже перевели в лучшие условия, чем были до этого. Никто и не догадывался, что Мария вынашивает совсем другие планы по его поводу. Снисхождения она проявлять не собиралась.

— Он будет сожжён, — объявила Мария, — но перед тем, как его грешное тело предадут огню, он прочтёт речь, которую мы ему подготовим. О покаянии, признании себя еретиком, отречении и повиновении королеве.

— Кранмеру можно сохранить жизнь, — осторожно предложил кто-то, — все и так видят, что он раскаялся и принял истинную веру.

— Нет, — отрезала Мария.

У неё нещадно болела голова. Боль изводила её давно и становилась всё сильнее. Королева практически не спала. Всё, что ей хотелось, это заставить так же страдать других. После очередной казни Марии становилось чуть легче, но длилось облегчение недолго. Кранмеру повезло меньше остальных. Им королева занялась после отъезда мужа, когда её состояние ухудшилось настолько, что она с трудом фокусировала взгляд на окружавших её предметах и людях. Мучения хотелось разделить с кем-то ещё. Тут-то иод руку и попался епископ.