Мистические истории. Абсолютное зло - Джулиан Готорн

На его бледном лице показалась широкая улыбка.

«Какое же это облегчение, когда тебя наконец увидели! – радостно воскликнул он. – Не первый год я пытаюсь понемногу являться, и хоть бы кто меня заметил. Я думал, может, моя материя очень уж тонкая и сквозистая, но в конце концов понял, что дело не в ней».

Его вздох был очень натуральным, и я заставил себя забыть, что передо мной призрак. В общем и целом, я бы сказал, он изменился к лучшему: глядел серьезнее и добрее и вроде бы не собирался взяться снова за свои старые шуточки.

«Садись, обсудим это, – продолжил он самым располагающим тоном. – На самом деле я не способен причинять вред, но, пожалуйста, бойся хоть немного, тогда я покажусь отчетливей. Сейчас я, наверное, стал расплываться».

«Так и есть», – подтвердил я.

Он был едва виден, хотя я, расхрабрившись, взошел на крыльцо и приблизился вплотную.

Без всякого предупреждения он вдруг издал жуткий стон, от которого мурашки забегали по моей спине шустрее прежнего. Подскочив, я уставился на него во все глаза: его силуэт в лунном свете делался все четче и плотней.

«Вот и порядок, – довольно захихикал Роберт, – теперь ведь ты в меня веришь? Присядь эдак боязливо на краешек скамьи, но только не успокаивайся, а не то я исчезну».

Распоряжения призрака я исполнил в точности. Но, имея дело с таким безыскусным и приятным собеседником, трудно было поддерживать в себе испуг, и не однажды я про это забывал. Заметив, что я щурюсь, как подслеповатый, он выдавал стон, от которого у меня стыла кровь. От этого он вновь загорался, и его свечение в лунных лучах становилось ярким и ровным.

«Хармони все больше полагается на науку, на разум, – очень печально проговорил он. – Что не может быть объяснено с помощью арифметики или географии, то объявляется несуществующим. Подобные идеи поощряют даже проповедники, по словам которых Адам и Ева – не более чем аллегории. В результате кладбище сделалось самым застойным местом в городе. Тебе там попросту нечего делать. Если человек слышит в комнате стон, он встает и плотнее закрывает шторы, или кидает тапком в крысу, или винит во всем ветер, воющий в дымоходе. Когда я только-только умер, в городе еще водилось несколько духов, но все они горько жаловались на трудные времена. Прежде на кладбище не было недостатка в хорошем обществе. Но то один, то другой дух не выдерживал и исчезал. Ушли все старики Берри. Мистер Упл удалился, когда его приняли за белого мула. Миссис Моррис А. Кламп, которая являлась у пустого дома за мельницей, удалилась в негодовании за неделю до моего прибытия. Я постарался подбодрить немногих оставшихся, ссылался на спиритуалистов, которые трудятся в долине и вот-вот нагрянут в город, однако они больше ни на что не надеялись и таяли один за другим, пока я не оказался в одиночестве. Если положение не исправится, мне тоже скоро придется уйти. Досадно до ужаса! И одиноко. Люди вольготно прохаживаются среди могил, словно меня и в помине нет. Не далее как прошлой ночью по кладбищу гулял со своей дамой сердца мой мальчик Осси, и где, ты думаешь, они сели отдохнуть, полюбоваться луной и побалакать о всякой ерунде? На моем могильном камне! Я стоял перед ними и выделывал все приличествующие призраку штучки, но в конце концов устал и потерял терпение. Они нисколечко не обращали на меня внимания».

Бедняга так расстроился, что чуть не заплакал. При жизни Роберт никогда так не раскисал; у меня сжалось сердце при виде того, как он хлюпает носом и подносит к глазам платок.

«Может, нужно было больше шуметь?» – сочувственно предположил я.

«Я делаю все, что принято, – возразил он, несколько обидевшись на мое замечание. – Мы, так сказать, ограничены в возможностях. Я парю кругами, стенаю, бормочу нескладные слова, иногда могу стянуть с человека одеяло или показать, где спрятан клад. Но что толку от этого в таком просвещенном городе, как Хармони?»

Я часто имел дело с людьми, которые сетовали на свои несчастья, но ни один не вызвал у меня такого участия, как покойный Роберт Дж. Динкл. Он так жалобно смотрел и говорил, был такой беспомощный, располагающий и трогательный. Прежде я неплохо его знал, и теперь он мне нравился больше. И мне захотелось что-нибудь для него сделать. Долгое время мы сидели и размышляли; он дымил трубкой, выдувая из нее клубы тумана, а я придумывал, как бы ему помочь.

«Трудность отчасти в том, что ты сказал, Роберт, – допустил я, – но отчасти и в том, что ты слишком слабо шумишь. Спящее воображение просвещенного Хармони так не разбудишь. Но если я естественными средствами немного тебе помогу, ты, пожалуй, сумеешь расшевелить город».

В жизни не видел такой радостной улыбки и такого благодарного взгляда, как те, которыми одарил меня бедняга-призрак.

«Ах, – ободрился он, – с твоей помощью я смогу сотворить чудеса! С кого мы начнем?»

«Если из того запаса воображения, какой имеется в Хармони, вычесть мое, весь остаток придется на преподобного мистера Шпигельнейла».

Лицо Роберта сделалось зримее.

«С ним я пытался, и не один раз, – вроде как заспорил он. – И все, чего от него добился, – это жалоба на то, что жена разговаривает во сне».

Чего-чего, а спорить я не собирался. Я настроился действовать и не стал терять время. Роберт Дж., как собака, следовал за мной по пятам до самого моего дома, но внутрь я его не пригласил, чтобы не беспокоить матушку. Дома я прихватил молоток, гвозди и тяжелое свинцовое грузило с рыболовной сети, и вскорости перед окном гостиной Шпигельнейлов заработал распрекраснейший часовой механизм, а я, спрятавшись в кусте сирени, натягивал веревку, на которой был подвешен груз. Перед домом было открытое место, залитое лунным светом, и там, в паре футов над землей, принялся прогуливаться Роберт Дж., заламывая на ходу руки и испуская самые жалостные стоны. Я часто бывал на представлении «Хижины дяди Тома»[234], но за всю свою жизнь не видывал такого спектакля. И каковы оказались последствия? В верхнем этаже поднялось окошко, из которого выглянула озаренная луной физиономия преподобного мистера Шпигельнейла.

«Кто там?» – строго спросил он. Посмотрели бы вы при этом на Роберта! Он как будто глотнул свежего воздуха. Воспарив выше, он заработал руками, как мельница, и громко забулькал горлом. Но проповедник и бровью не повел.

«Поимейте стыд, молодежь», – произнес он сурово.

«Громче, громче!» – крикнул я Роберту Дж., и он забился в