История шифровального дела в России - Татьяна Соболева

Такие занятия Ивану Александровичу разрешено было проводить. Одновременно с этим он стал преподавать основы дешифрования и для офицеров Главного военного штаба

Необходимость иметь у себя специалистов по дешифрованию испытывали и другие ведомства В июле 1915 г. проходил съезд управляющих кабинетами научно–судебной экспертизы при прокурорах судебных палат. На съезде внимание присутствующих было обращено на то, что этим кабинетам нередко приходится иметь дело с расшифровкой документов. Не имея специальной литературы и соответствующих руководств, сотрудникам кабинетов самим приходилось изыскивать способы и приемы расшифрования. Съезд принял решение о временном командировании чинов кабинетов в Департамент полиции, МИД и Военное министерство для ознакомления с практиковавшимися приемами расшифрования, имея в виду, что в этих ведомствах накоплен по данному вопросу уже большой опыт. Однако само Министерство юстиции не торопилось выполнять решение съезда. Лишь через год, в июле 1916–го, было направлено письмо начальнику Особого отдела ДП Е. К. Климовичу с просьбой допустить сотрудника московского кабинета Русецкого на стажировку в ДП и ознакомить его с наиболее распространенными видами шифров и приемами их разбора. Такое разрешение было дано[193].

Именно И. А. Зыбину присылались на экспертизу и новые системы шифров, которые предполагалось использовать на внутренних линиях связи. Вот одно из сохранившихся сделанных им заключений, оно датировано 20 июля 1910 г.:

«Предлагаемая система шифрования с помощью двух вращающихся концентрических кругов является мало удобной, во–первых, потому, что по ней подлежащий зашифрованию текст предварительно пишется длинными 40–буквенными группами в две строки каждая, последнее возможно лишь в тех случаях, когда весь текст депеши шифруется сплошь, без всяких пропусков; во–вторых, обязательное отделение каждого слова от следующего за ним знаком препинания, причем последний всякий раз обозначается парою цифр, излишне удорожает шифр и др.; в–третьих, сама система концентрических кругов излишне громоздка и не достигает цели в смысле сохранения секрета депеши, так как при любом наложении кругов и при всяких комбинациях для обозначения каждой буквы и каждого знака препинания имеется лишь два числа — четное и нечетное. Например, буква А всегда будет обозначаться числом 37 или 28; буква Б — 39 или 20 и т.п., вследствие чего круги эти являются совершенно излишними; значения букв гораздо удобнее можно расположить в виде таблицы, как в Департаментском полицейском ключе, в котором, между прочим, для каждой буквы имеется от двух до четырех значений»[194].

Несмотря на многочисленные сигналы «снизу», исходившие отнюдь не только от рядовых сотрудников, но и от руководителей среднего уровня, криптографическая служба ДП тем не менее не подвергалась конструктивным изменениям в течение многих лет. А ведь время было совсем не простое, надвигалась политическая буря, и это хорошо понимали и Зыбин, и его коллеги. Чем обернулось непринятие необходимых мер по совершенствованию этой службы в скором времени, уже в годы Первой мировой войны, мы расскажем в дальнейшем.

Фрагмент шифртелеграммы ДП

В революционном подполье опыт использования шифров передавался из поколения в поколение. Уже члены организации «Народная воля» применяли так называемый «тюремный шифр» — вариант «шифра Полибия», — обошедший все тюрьмы и крепости, все остроги и централы. Творцом его считается декабрист Михаил Александрович Бестужев, находившийся в 1826 г в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. В этом шифре буквы алфавита выписываются в квадрат 6x6 и заменяются биграммой, состоящей из номера строки и номера столбца соответствующей буквы. При перестукивании арестанты передавали буквы ударами, обозначавшими координаты буквы в таблице. Народовольцы стали пользоваться и книжным шифром, о котором речь пойдет ниже. Вообще конспирация и конспиративная переписка (тайнописью — «химией», шифром) были у революционеров в ранний период на достаточно высоком уровне. В какой–то мере ослабление внимания к конспиративным требованиям дало возможность полиции получить и дешифровать переписку народовольцев, в результате чего известная группа членов этой организации была арестована и казнена после убийства царя Александра II 1 марта 1881 г.

С увеличением числа революционных организаций и количеством их членов в 90–е годы XIX в. произошло значительное снижение уровня конспирации. Длительное время не придавалось особого значения обучению членов революционных организаций конспиративным правилам и приемам. О них не писали, не говорили, не дебатировали. Предполагалось как бы, что конспиративные приемы даются от рождения или приобретаются с практикой. Следствием этого явились массовые систематические провалы. Это дало повод одному из лидеров «Бунда» Л. Розенталю (подпольный псевдоним «Бундовец») в своей книге «Шифрованное письмо», изданной в 1904 г. в Женеве, писать: «Если… мы обратимся к социал–демократическим организациям, то… рассматривая вопрос исключительно с точки зрения конспиративной ловкости и выдержки наших революционеров (имеются в виду российские революционеры всех партий и групп того времени вообще. — Т. С.), мы видим, что они не только стоят несравненно ниже деятелей Народной Воли, но почти не делают успехов из году в год»[195]

Еще в конце XIX в., несмотря на уже богатый опыт подпольной борьбы с самодержавием, российским революционерам суровые требования конспирации, осторожности, а главное, выдержки все еще казались невыполнимыми, стеснительными, тормозящими живое дело. Сплошь и рядом осторожность объявлялась трусостью, отсутствием настоящей революционности и товарищеских чувств.

Поистине замечательной была в русском революционере вера в шифры Более 99% писем, которыми обменивались революционеры, были шифрованными. Их отправляли почтой, доверяли им самые важные тайны. «Бундовец» пишет: «На чем основана наша вера в неразрешимость шифра? Что, если мы ошибаемся? Если тайна, доверенная шифру, уже не тайна? Если мы все время пребываем в состоянии мистификации?..

Основываясь на случаях раскрытия писем бюро Департамента полиции и нашем личном опыте, мы не только ставим вышеприведенный вопрос о самообмане, но даем на него вполне определенный утвердительный ответ: да, мы, российские революционеры, в отношении шифров пребываем в состоянии вредного самообмана… И нам, и некоторым товарищам нашим приходилось иногда поневоле предпринимать попытки раскрывать письма без ключа. Это случалось тогда, когда корреспондент перепутывал ключ или, если в отсутствии товарища, обыкновенно ведшего переписку, получалось письмо из такого города, для которого тот позабыл сообщить ключ. И что же? Не было ни одного случая, когда бы шифр оставался неразобранным»[196].