Мудрость сердца - Генри Миллер

Зрелище «парижской цивилизации», представшее глазам Луи Ламбера, – это картина гниющего мира. Гибель и разложение, которые ощутил Бальзак столетие назад, сейчас, по-видимому, достигли максимума. Ныне каждый великий город извергает вонь до небес, но как раз из его гибели художник должен черпать свое вдохновение. Я передаю суть сетований Луи телеграфной выборкой:

«Здесь нет ни одного человека, который любит то, что люблю я… удивляется тому, что удивляет меня. Вынужденный жить самим собой, я углубляюсь в себя и страдаю… Здесь отправная точка для всего – деньги. Нужны деньги даже для того, чтобы обходиться без них… Нищета меня не пугает. Если бы не сажали в тюрьму, не бесчестили, не презирали нищих, я бы охотно просил милостыню, чтобы спокойно решать те проблемы, которые меня интересуют… Здесь все мешает прямолинейному полету души, устремленной в будущее. Я бы не боялся жить в пещере посреди пустыни, но здесь я боюсь… здесь человек ощущает бездну потребностей, которые его принижают. Когда вы выйдете на улицу, погруженный в мечты, занятый мыслями, голос бедняка призывает вас назад в мир голода и жажды, прося у вас милостыню. Нужны деньги даже для того, чтобы погулять. Все органы без конца утомляются пустяками и никогда не отдыхают. Нервное возбуждение поэта все время разрушается, и то, что должно было стать его славой, становится мучением; воображение превращается в его злейшего врага. Здесь пороки, даже преступления находят убежище и внимание; в то же время мир беспощаден к изобретателю, ко всякому мыслителю. Здесь все должно иметь немедленный реальный результат… Государство могло бы оплачивать талант, как оно оплачивает войска; но оно боится быть обманутым человеком, живущим интеллектом, как будто тот в силах длительно разыгрывать гения, не будучи им на самом деле… Вы слушаете в Музеуме профессора, доказывающего то, что на улице Сен-Жак назовут немыслимыми глупостями… Профессор философии становится знаменит, объясняя, почему Платон – это Платон… Нации ушли бы вперед слишком далеко и слишком быстро, и на долю профессоров пришлась бы тогда роль дураков. Как же иначе объяснить преподавание без метода, без идеи будущего?.. Эта небрежность, неуверенность существуют в политике так же, как в науке… Современная политика противопоставляет одни человеческие силы другим, чтобы их нейтрализовать, вместо того чтобы комбинировать их и заставить действовать ради какой-то цели… Я не вижу никакого постоянства в политике, и ее непрерывное кипение до сих пор не породило никакого прогресса… Произведения искусства, непосредственно созданные отдельным человеком, творения ума или рук человека очень мало прогрессировали… Человек остался тем же самым: сила для него – единственный закон, успех – единственная мудрость… Ни одна политическая теория не оказалась вечной. Правительства проходят, как люди, не передавая друг другу никаких указаний, и ни одна система не породила системы более совершенной, чем предыдущая… Исчезают средства нападения и защиты. Начинается нашествие, народ раздавлен, он потерял свои лучшие орудия, он потерял своих вождей… Человек, который может провидеть на два века вперед, умрет на лобном месте, под проклятия народа, или же – а это, мне кажется, еще хуже – будет исхлестан бесчисленными насмешками…»

А теперь давайте эти горькие размышления о положении во Франции в начале XIX века сопоставим с другой картиной гниения и разложения, представшей взгляду человека из так называемого Нового Света. Цитата взята из «Демократических далей» (1870) Уолта Уитмена, написанных вскоре после победы Севера в Гражданской войне…[159]

«Никогда еще сердца не были так опустошены, как теперь, здесь у нас, в Соединенных Штатах. Кажется, истинная вера совершенно покинула нас. Нет веры в основные принципы нашей страны… нет веры даже в человечество… Ужасное зрелище. Мы живем в атмосфере лицемерия… Испорченность деловых кругов не меньше, чем принято думать, а неизмеримо больше. Общественные учреждения Америки сверху донизу во всех ведомствах, кроме судебного, изъедены взяточничеством и злоупотреблениями всякого рода. Суд начинает заражаться тем же. В крупных городах процветает благопристойный, а порою и открытый грабеж и разбой… В сказке один дракон сожрал всех других драконов. Нажива – вот наш современный дракон, который проглотил всех других… Я утверждаю, что хотя демократия Нового Света достигла великих успехов в извлечении масс из болота, в котором они погрязли, в материальном развитии, производстве товаров, в достижении обманчивого, поверхностного культурного лоска, – эта демократия пока что потерпела банкротство в своем социальном аспекте, в религиозном, нравственном и литературном развитии… Пусть присоединили мы Техас, Калифорнию, Аляску и на севере простерлись до Канады, а на юге до Кубы. Мы стали похожи на существо, наделенное громадным, хорошо приспособленным и все более развивающимся телом, но почти лишенное души… Всмотримся в то единственное, что имеет значение, всмотримся в Человеческую Личность. Внимательно изучая ее, мы задаем вопрос: существуют ли в самом деле у нас мужчины, достойные этого имени?.. Есть ли у нас искусства, достойные нашей свободы и нашего благосостояния? Существует ли культура нравственная и религиозная, единственное оправдание высокой материальной культуры? Признайтесь, что для строгого глаза, смотрящего на человечество сквозь нравственный микроскоп, все эти города, кишащие ничтожными абсурдами, калеками, призраками, бессмысленно кривляющимися шутами, представляются какой-то выжженной, ровной Сахарой. Признайтесь, что в лавке, на улице, в церкви, в театре, в пивной, в канцелярии – всюду легкомыслие, пошлость, гнусное лукавство, предательство, всюду фатоватая, хилая, чванная, преждевременно созревшая молодежь, всюду чрезмерная похоть, нездоровые тела мужчин и женщин, подкрашенных, подмалеванных, в шиньонах; всюду грязный цвет лица, испорченная кровь, способность к материнству утрачивается или уже утрачена, вульгарные понятия о красоте, дурные манеры или, вернее, полное отсутствие манер, какого, пожалуй, не найти во всем мире».

Перед нами диагнозы, поставленные современному миру двумя проницательными и честными людьми. Их обоих чернила критика тогдашнего дня. Они оба вели ожесточенную борьбу за признание. Уитмену пришлось зайти в ней так далеко, что он торговал своими книгами вразнос, от двери к двери. А с течением лет борьба творческих индивидуальностей за признание стала чем дальше, тем труднее: с той поры гений и толпа окончательно разошлись. Практически все мировые правительства с того времени пали; нравы людей не улучшились, искусства далеко не продвинулись, а вера и религиозность заявили о себе только полным своим отсутствием.

«Рано или поздно, – говорит Уитмен, – мы придем к одной-единственной душе единения… В будущем Штатов восстанут поэты безмерно огромнее, которые создадут великие поэмы смерти. Поэмы жизни велики, но должны возникнуть и поэмы о цели жизни – видя ее цель не только в ней самой, но и за ее пределами… Наверняка эта мировая скорбь, этот трусливый страх, этот ужас перед смертью, эти низкие и унизительные представления не всегда будут править духом, пронизывающим будущее общество, как они это делали в прошлом и делают в настоящем…»

Каковы же заключения Бальзака, которые мы воспринимаем из высказываний Луи Ламбера? Спросив себя, зачем он приехал в Париж, почему ему даны такие огромные способности без возможности ими пользоваться, какой смысл заключен в его страданиях, если они останутся никому не известными, он говорит: «Так же, как он [цветок] напрасно льет в одиночестве свой аромат, я создаю здесь, на чердаке, идеи, которых никто не воспримет… Моя мысль хотела установить реальные связи, которые могут существовать между человеком и Богом. Разве не в этом нуждается наша эпоха?.. Если человек связан со всем, то нет ли чего-либо над ним, с чем он связывается в свою очередь? Если в нем итог восходящих к нему необъясненных изменений, не должен ли он явиться связью между видимой и невидимой природой? Деятельность мира не абсурдна, она стремится к цели, и этой целью не может быть общество, построенное наподобие нашего… Мне кажется, что мы накануне великой битвы человечества; армия уже собралась, только я пока не вижу полководца… Я ощущаю в себе такую просветленную жизнь, что она может воодушевить целый мир, и я точно заключен в какой-то минерал… надо было бы охватить весь мир и обнять его, чтобы переделать; но разве те, кто его таким образом охватит и переплавит, не начали с того, что были колесиками в машине? Я оказался бы раздавленным».