Запрещенный Союз – 2: Последнее десятилетие глазами мистической богемы - Владимир В. Видеманн

Мы вернулись в гостиницу под утро, и художница сообщила:

— Я дала своему другу слово, что не буду спать с другими мужчинами во время отпуска, you see?..

Я просто опешил:

— Ну и, стало быть, мы будем просто гулять за ручку? Ты бы хоть заранее предупредила, что ли!

— Так я же писала, что у меня есть друг! А ты говорил, что приглашаешь меня в путешествие, а не трахаться, — помнишь?

Ну раз пошла такая пьянка… Не прибегать же в самом деле к харрасменту — упаси бог! Ведь моя подруга — феминистка. Для многих постмодернистских феминисток модернизм есть не только «рационализм» и «капитализм», но еще и «мачизм», ибо сама модернистская рациональность с ее культом автономной личности и позитивной научности, является сугубо маскулинным продуктом. На самом деле во всем виноват гендер — некий фантом половой идентичности как сложносоставной комбинации биологических и социальных факторов. Истинное постмодернистское общество будет определяться отсутствием дискриминации по гендерному признаку (социополовой ориентации). Одним словом, «нет социализма без феминизма».

Вот и в СССР Джулия приехала с книжкой о правах женщины на заре советской власти! Оказывается, политические права женщины получили в России раньше, чем в Америке и многих европейских странах. Джулия подозревала, что в русской социальной мысли, как и в русском авангарде, присутствует некое мощное эмансипативное начало, пробивающее ригидные структуры истеблишмента. Русский авангард начинался вместе с коммунизмом, но если последний обернулся тоталитаризмом и рухнул от собственной моральной несостоятельности, то первый превратился в «символ веры» современного западного искусства — самого гуманного на свете.

— Ты относишься ко мне как к личности или как к сексуальному объекту?

— Что за вопрос, конечно, как к личности!

— Но если как к личности, то тогда это не имеет значения, спим мы или не спим, правда?

— Может быть, для личности это и не имеет значения, но помимо личностных отношений существуют и прочие. Просто по-другому в природе не бывает…

Джулия, как экологический активист, вынуждена была признать этот факт. В самом деле, к чему портить отпуск? В Питере мы протусовались несколько дней. Сокол с Урсулой прямо оттуда улетели в Душанбе самолетом. Мы же, предварительно заехав в Таллин, отправились дальше, в Москву, и уже оттуда — трансконтинентальным экспрессом на Восток, чтобы в полном объеме обозреть бескрайние пространства евразийской империи Советов.

На этот раз повидать кого-либо из старых московских знакомых мне не удалось — и прежде всего по причине тотальной паники, охватившей мою спутницу буквально с первого же момента прибытия таллинского состава в легендарную столицу большевиков. Переход по подземной трубе от Ленинградского вокзала до Казанского, откуда отправлялись поезда на желанный Юго-Восток, превратился в преодоление лунапаркового коридора ужасов. Джулия, вцепившись в меня обеими руками, зашуганно озиралась по сторонам и все время нервно шептала в ухо:

— Holy shit, unbelievable![176] Скажи, почему тут люди выглядят так стремно? У меня такое ощущение, что вокруг одни криминалы!

Но в своем полном объеме «лунапарк» проявился уже на самом Казанском вокзале, воспринятом Джулией не иначе как эквивалент храма Сатаны. Бешеная ориентальная мозаика, воспроизводившая вооруженных стальными орудиями убийства гигантов на стенах циклопического холла, вызывала в американке чувство не просто культурной отчужденности, но элементарной физиологической подавленности, которое к тому же многократно усиливалось гнетущим полем кишащих в этом антигуманном пространстве измятых и оборванных толп людей с брутальными тураническими фейсами и непонятного предназначения бесформенными баулами, явно набитыми неким страшным, нечеловеческим содержимым.

На вокзале действительно стоял чудовищный смрад, повсеместно лежали вонючие пьяницы, и нищие всех мастей, словно выходцы из нижних слоев гуманоидного ада, смотрели на нас неопределенно-вопрошающими взглядами, отражающими пустоту всех социальных иллюзий человечества. Подход к кассам был запружен очередями, концы которых терялись в общем столпотворении. Получение билета предполагало многочасовую пропарку в этом инфернальном бульоне, причем без однозначно гарантированного успеха. По счастью, наш случай был особенным. В кассе для иностранцев мне удалось взять без особых проблем два билета в СВ до Душанбе, причем поезд отправлялся в течение ближайших полутора часов!

— Ну что, Джули, не хочешь ли кратко осмотреть в оставшееся время центр столицы империи зла?

Но для нее уже однозначно было too much[177]. Может быть, мороженого? Джулия вообще боялась прикасаться к чему-либо вокруг, а эскимо из привокзального киоска, наверное, представлялось ей чем-то вроде демонической облатки с цианидом вместо фруктового наполнителя.

— Нет-нет, — она категорически замахала руками, — no way[178]!

Ну что ж, no way так no way, а я вот приму порцию! Мы, йоги, к этому делу привычные. Недаром наш патрон, великий Шива, прославился тем, что выпил приготовленный асурами для уничтожения целого мира яд калакута — и ничего! Только шея посинела. Слава богу, состав уже стоял на перроне. Вскоре началась посадка. Мы забрались в наше купе, а когда поезд наконец-таки тронулся, лицо Джулии приняло утомленно-расслабленное выражение, и ее рубануло в глубокую несознанку — видимо, перерабатывать травматические впечатления краткого, но исключительно интенсивного московского дня.

Следующий сюрреалистический шок был получен, как и следовало ожидать, в Волгограде. Прежде всего шокировала, безусловно, Родина-мать, медленно встававшая из-за горизонта, подобно Родосскому колоссу.

— Что это? — спросила пораженная Джулия.

— Это владычица туранских степей, возносящая меч Евразии, — типа вашей Свободы, только в нашем понимании.

К счастью, на этот раз тотального подавления американской психики не произошло, и девушка согласилась-таки выйти на станцию за мороженым. Мы сошли на перрон, и тут Джулию вдруг пробило на безумный стеб. В чем дело? Оказалось, ее наблюдательному глазу художника открылась картина, на которую я сам никогда бы не обратил внимания: все находящиеся на перроне люди, практически поголовно — а толпа была приличная, — держали в руках мороженое в вафельных стаканчиках. Это действительно был полный приход! Мы тоже взяли по стаканчику, вписавшись в общий культурный рельеф. Но ненадолго.