Держава и топор. Царская власть, политический сыск и русское общество в XVIII веке - Евгений Анисимов

С 1720‐х годов женам и детям стали чаще, чем раньше, предоставлять выбор: сопровождать мужа или отца или остаться дома. В 1727 году правом не ехать в Сибирь за ссыльным мужем графом Санти воспользовалась его жена. В 1733 году решением Синода жена сосланного в Сибирь князя Юрия Долгорукого Марфа была разведена с преступником и тогда же просила вернуть ей часть отписанных у мужа вотчин. В 1740 году расторгла помолвку и отказалась поехать в ссылку за своим женихом, Густавом Биреном, Якобина Менгден. Начиная с екатерининских времен практика высылки родственников вместе с преступником была в целом прекращена. В тех случаях, когда в приговоре не было определения «сослать с женою и детьми», законодательство не предусматривало насильственную ссылку семьи каторжного и ссыльного преступника. Это мог решать он сам.

Согласие последовать за ссыльным становилось подвигом, выразительным актом самопожертвования. Так поступили жены Миниха, Остермана, Левенвольде, Менгдена, М. Г. Головкина, Лестока. Самой известной из добровольных ссыльных стала 14-летняя графиня Наталья Борисовна Долгорукая, дочь фельдмаршала Шереметева, которая весной 1730 года отказалась вернуть обручальное кольцо своему жениху князю И. А. Долгорукому после того, как его и всю семью Долгоруких подвергли опале. Вопреки советам родственников, она обвенчалась с суженым в сельской церкви и отправилась за мужем сначала в дальнюю деревню, а потом и в Сибирь. Позже в «Собственноручных записках» она писала: «Войдите в рассуждение, какое это мне утешение и честная ли эта совесть, когда он был велик, так я с радостию за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласитца не могла, а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участия в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб севодни любить одново, а завтре другова. В нонешний век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна: во всех злополучиях я была своему мужу товарищ. Я теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась для чево я за нево пошла». Факты, известные нам из жизни семьи Долгоруких, позволяют утверждать, что сказанное Н. Б. Долгорукой в ее мемуарах не просто красивая фраза, она действительно стойко несла свой крест жены ссыльного.

Для простолюдинов выбора ехать или не ехать не было – жены обычно следовали за своим сосланным мужем по этапам, а в местах ссылки и каторги даже селились вместе с преступниками в общих казармах или в особых избах внутри острога. При этом жена, отправлявшаяся в Сибирь с колодником, получала из Тайной канцелярии особый паспорт, чтобы не считаться беглой.

Известен единственный случай, когда за ссыльной женой добровольно последовал ее муж. Это произошло в 1743 году. За привлеченной по делу Лопухиных фрейлиной Софьей Лилиенфельд поехал в Сибирь ее муж – камергер Карл Лилиенфельд – с двумя малолетними детьми. Ранее, во время следствия по делу жены, он добровольно сидел с ней в Петропавловской крепости.

По доброй воле за ссыльным вельможей могли ехать его дальние родственники и вольнонаемные слуги. Сестра покойной жены Радищева приехала с племянниками к ссыльному в Илимск. Потом ей разрешили выйти замуж за автора злосчастного «Путешествия». Не отписанных в казну дворовых и крепостных, естественно, никто не спрашивал – их судьбу определял господин. С десятком слуг «из подлых» отправился из Раненбурга в сибирскую ссылку А. Д. Меншиков. По-видимому, это были только крепостные, потому что уже по выезде опального вельможи к нему непрерывной чередой пошли вольнонаемные слуги, прося уволить их от службы, что он и cделал. С бароном Менгденом в Нижнеколымске оказались жена, сын, дочь, сестра жены и слуги – муж и жена. Эрнста Миниха сопровождали в вологодскую ссылку жена, ребенок и 10 слуг. Сам Б. Х. Миних с женой жили в Березове в одном доме с лютеранским пастором, цирюльником, врачом, поваром и двумя служанками.

Согласие свободного человека, будь то родственник или слуга, сопровождать ссыльного или каторжного лишало его прав на возвращение по своей воле, хотя преступником он при этом и не считался. Лишь смерть ссыльного почти наверняка означала освобождение от ссылки его родственников и слуг. Как только в июне 1714 года Петр I получил доношение о смерти князя В. В. Голицына, он сразу же распорядился освободить из ссылки его вдову и сына Алексея и вернуть им часть конфискованных вотчин Голицына. Так же быстро освободили из Березова Александра и Александру – сына и дочь Меншикова, а потом жену и детей казненного князя И. А. Долгорукого – Н. Б. Долгорукую с сыновьями Михаилом и Дмитрием.

Но не всегда родственникам умершего ссыльного сразу же позволяли выехать из ссылки. Вдова умершего в Березове в 1747 году Остермана, Марфа Ивановна, получила свободу лишь в 1749 году, да и то, по-видимому, с условием пострижения ее в монастыре. Особой и совершенно несчастной была судьба приближенных Брауншвейгской фамилии, которых продержали под арестом 18 лет! Лишь в 1762 году Екатерина II распорядилась освободить Юлию Менгден «от долголетняго ея страдания сидением под арестом и всемилостивейше повелевает ей возвратиться к матери ея в Лифляндию».

Рассмотрим судьбу приговоренных к каторге. Начало этому грандиозному «эксперименту» по использованию подневольного труда на огромных стройках было положено после Азовского похода 1696 года, когда стали поспешно укреплять взятый у турок Азов, а неподалеку заложили крепость, город и порт Таганрог. Эти города быстро превратились в место ссылки стрельцов и других политических и уголовных преступников. При строительстве Петербурга, Кроншлота, загородных дворцов азовский опыт пригодился. В сентябре 1703 года Петр писал князю Ромодановскому в Москву: «Ныне зело нужда есть, дабы несколько тысяч воров (а именно, если возможно, 2 тысячи) приготовить к будущему лету, которых по всем приказам, ратушам и городам собрать по первому пути». В петровское время заметно расширилось использование каторги как средства наказания. Ее назначали за самые разные преступления, а также заменяли ею смертную казнь.

Сосланные на каторгу различались по степени поражения их в правах. Те, кого отправляли на определенный срок или «до указу» (да еще без телесного наказания), прав своих не теряли и по окончании каторги или ссылки могли вернуться в общество. Совсем иначе обстояло дело с теми, кого отправляли «в вечную работу», «навечно», «по кончину жизни», «до скончания лет». Их вычеркивали из числа правоспособных подданных. Они теряли свою фамилию, имя, на лицах им ставили «знаки», и их считали заживо похороненными. В указе Петра I 1720 года сказано, что с каторжниками, сосланными на «урочные годы», родственникам (женам и детям) можно было «ходить невозбранно». Женам же тех, «которые сосланы в вечную каторжную роботу», разрешалось по их усмотрению идти заново замуж или в монастырь или жить в своих деревнях, так как супруг такой женщины «подобно якобы умре». Жены и дети освобождались от обязанности следовать за наказанным мужем и отцом главным образом потому, что каторжники не могли жить с семьями, а находились в тюремном заключении.

Перед отправлением на каторгу и поселение большинство преступников наказывали кнутом или батогами, а также их увечили клещами и ножом и наверняка клеймили. По сводным данным 1725–1761 годов видно, что число ссыльных на каторгу и поселение составляет 1616 человек, из них 1550, или 96 %, получили различные телесные наказания и обезображивание. Отправка каторжных существенно отличалась от высылки опальных в дальние деревни, в тюрьмы, монастыри или в сибирское поселение. По-видимому, уже в первой половине XVIII века из приговоренных к каторге стали формировать большие группы в особых пересыльных тюрьмах, где политические преступники смешивались с уголовными преступниками, рецидивистами, крестьянами, сосланными своими помещиками по закону 1762 года, и бродягами. Возможно, образцом для организации конвоев служила доставка рекрутов и работных в Петербург из разных губерний. Мелкие группы каторжных и ссыльных в Сибирь собирались в нескольких центрах. В Вологде формировались партии для Севера, в Петербурге – для Северо-Запада (отсюда «обслуживались» каторги в Рогервике, Кронштадте, «канальное строение» на Ладоге, Вышнем Волочке). Но самым крупным местом сбора каторжных стала Москва. Здесь, в главном тюремном остроге и в Бутырской тюрьме, собирали партии для отправки в Оренбуржье, на Урал и в Сибирь. В первой четверти XVIII века сибирская каторга была некоторое время второстепенной, уступая строящемуся Петербургу, но, как показывают исследования ученых, к концу 1720‐х годов поток ссыльных в Сибирь возрос и с тех пор никогда не ослабевал. Отправки из Москвы каторжные ждали месяцами. Затем, когда скапливалось не менее 200 человек, составляли и уточняли списки колодников, назначали конвой, выделяли деньги на содержание каторжных в пути. Из Москвы партии уходили два раза в год, весной и осенью. В 1770‐е годы число колодников, которых приводили в Сибирь, достигало 10 тыс. человек ежегодно.