Забытое убийство - Марианна Сорвина

Хаберман вновь ощутил на щеках горячие дорожки слез, а в душе – экстатический восторг. Он никогда не подозревал в себе такой сентиментальности, но, если бы он умер прямо сейчас, это едва ли огорчило бы его. Тем более что вставший из могилы Адольф Пихлер как раз в эту минуту протянул руку Августу Пеццеи и произнес:

«Удар в сердце – замечательно! Жаль только, что они и об этой жертве забудут. Им свойственно забывать. Я поведу тебя в бессмертие вместе с Теодором Кёрнером и павшими в бою офицерами. Дай мне руку!»

Издатель тяжко вздохнул и закончил эссе словами:

«С высокой башни доносится первый удар часов, он, подобно колокольному звону, разрезает серебристую тишину ночи. Патруль замедляет шаг, вниз опуская флаг. Не притронется сторож к ружью. И студент спрячет палку свою».

Почему последние строчки стали получаться в рифму, он уже не понимал. Очевидно, его самого потянуло на творчество. Писать стихи он совсем не умел, но уже и сам не знал, как ему выразить переполняющие его душу чувства. Ему хотелось мира, счастья, тишины, света. Хотелось, чтобы весь этот хаос когда-нибудь кончился и наступила та удивительная жизнь, которую часто изображал на своих картинах Пеццеи…

* * *

…Это был один из тихих сентябрьских вечеров, когда они собирались все вместе. Собирались, чтобы поработать над новым номером, но по негласной традиции каждый приходил когда хотел и делал то, что ему нравилось. Хаберман всегда поддерживал в них эту свободу, потому что из нее рождались неожиданные мысли, шутки, стихи. А когда все уже было почти готово, они собирались вместе. Хаберман их очень любил, но никогда не говорил им об этом. Они были его семьей.

Хеди сидит за фортепиано. Она прекрасно играет, но Хаберман не слышит, что именно. Густль аплодирует, но и этого Карл не слышит. Время как будто повисло в прозрачном сентябрьском воздухе, оно не доносит звуков. Утром прошел снег, но сразу растаял.

Хитрая Хеди улыбается украдкой, она меняет ритм и начинает играть тирольские танцы. Пеццеи засмеялся, встал, хлопнул в ладоши, топнул ногой. Хаберман однажды видел, как он зажигательно плясал йодль на празднике в деревне. И теперь они все тоже это увидели.

– Вот это да, Густль!

– Давай, Густль, это по-нашему! – воскликнул Гуго.

Обе створки двери распахиваются.

– Эх, был бы и я помоложе! – говорит улыбающийся Артур, стоя в дверях. – Как вы, дети мои…

Так недавно, в сентябре. А листья падают, падают…

* * *

«Почему мы вечно ничего не успеваем?! Почему всегда что-нибудь остается недосказанным? И куда с такой скоростью несет нас время, подобно бешеной стремнине серебряной реки Инн?»

Сейчас у Хабермана появилось такое чувство, как будто он теряет свою семью. Они были осколками разбитого зеркала. Все когда-нибудь приходит к концу. Вспоминая Пеццеи, Хаберман не мог не думать и о газете. Предательская мысль: «А может, это и к лучшему, что Густль не увидит нас всех на вокзале и наспех собранные кофры? Он был так привязан к Инсбруку. Оторвать его от родины – все равно, что жизни лишить».

В Линце Гуго Грайнц уже нашел для них постоянное помещение и договорился с типографией. Здесь «Scherer» больше не нужна. Вступиться некому: кругом царит такой хаос. Даже советнику теперь не до них.

Но Хаберман верен себе. Он делает последнее, что в его силах, – зовет Германа Грайнца и, порывшись в ящике с фотографиями, достает фото советника Эрлера, лучшее из всех – сам фотографировал.

«Вот что, Гери, дай это на странице хроники, в самом центре, с комментарием: “Заместитель бургомистра – лидер национальной борьбы”. И еще – в хронике надо указать, что бургомистр до последнего отстаивал мирные переговоры»[362].

Внизу, под портретом Эрлера, Герман поместил карикатуру – осла с соской во рту, под которой было написано: «Правительство пребывает в спокойствии до следующих беспорядков. Министр-президент Кёрбер». Акценты были расставлены, вызов брошен, и отступать больше некуда.

Смерть – лучшая реклама для художника. Спрос на картины Августа Пеццеи приобрел характер общественного помешательства. Все собрания, музеи и галереи города торопились устраивать его выставки и аукционы, а залы не могли вместить такого количества желающих увидеть его картины. Даже музыкальное собрание господина Гросса на Ландштрассе не осталось в стороне и выставило последнюю большую работу Пеццеи – сделанную самим художником копию находящегося в «Фердинандеум» полотна «Голландское семейство за столом». Две другие картины были размещены в витрине выставочного зала на Майнхардштрассе – знаменитый «Замок в огне» и «Невидимый город». Первая изображала горящий замок на вершине горы, у подножия которой бушует и пенится море. Вторая – белые сказочные домики в глубине оврага посреди дремучего леса.

Эрцгерцог Ойген, воспользовавшись своим положением, немедленно посетил все аукционы города и купил шесть картин художника.

Не обошлось и без странного инцидента. С выставки Августа Пеццеи была похищена размещенная отдельно и тщательно охраняемая жанровая картина его отца, Пеццеи-старшего, на которой шестнадцать персон занимались росписью пасхальных яиц. В специальном сообщении полиции говорилось: «Того, кто что-то знает о местонахождении этого драгоценного полотна полтора метра в ширину, просят обратиться к господину судебному комиссару Нотариального управления и сделать заявление»[363].

Появилась и огромное полотно Йозефа Дурста с изображением умершего художника, а фотограф Дорнах сделал ее удачную репродукцию для газет. «Innsbrucker Nachrichten» писала об этом изображении: «Несчастный молодой человек на носилках выглядит особенно бледным, и невыразимый покой светится на его лице. Как мы слышали, вскоре все владельцы своих домашних сокровищ сделают их доступными для широкого зрителя, и мы сможем полностью насладиться шедеврами нашего молодого, безвременно ушедшего таланта»[364].

Первым на этот призыв откликнулся бывший губернатор пригорода Вильтен, член городского совета Хайгл. Он пожелал выставить свою собственность – приобретенную картину Августа Пеццеи «Мадонна». На картине была изображена юная дева с ангельским лицом, исполненным одухотворенности и веры. Увидевшие картину впервые были потрясены: от облика девы исходило сияние.

Весь последний год Пеццеи работал над иллюстрациями к роману Франца Доллинера «Фрау Хитт» – легенде о сказочной королеве из горного тирольского леса. Он успел сделать очень много, и Хаберман целый день в задумчивости перебирал картины. Одна из них изображала высоченный замок с башнями на вершине горы, другая – гнома, сидящего на ветке дерева, третья – скачущего на опушке леса оленя. Во всем этом виделась необузданная фантазия и жажда свободы – от чего порой перехватывает дух и становится трудно дышать.