Трансплантация - Алексей Козырев

Но Ротиков уже и не нуждался в поддержке. Он был абсолютно уверен в своей правоте:

— И что — миловать таких?! — Он почти перешел на крик. — Пусть судьбу благодарит, что не расстреляли. Двенадцать лет всего-навсего дали. За жизнь человеческую. Будь я на месте судьи, ни секунды не сомневался бы. Вышка — и точка! Это было бы и гуманно, и справедливо, и целесообразно, в конце концов. Тюрьмы забиты. В камерах духота, вонь, болезни страшные. А мы всё туда пихаем, пихаем, пихаем… Вот и сидят, как сельди в бочке. Один за мешок картошки, другой за души человеческие. А я думаю, обоим им в тюряге делать нечего. Первого — отпустить. Второго — расстрелять… и весь разговор…

— А правосудие, значит, сортировкой заниматься будет, — взял в руки фигурку «Правосудия» Кактус. — Этого казнить — немедленно на расстрел, этого помиловать — отпустить. Казнить, миловать, казнить, миловать, — в такт своим словам он пальцами раскачивал весы в руках фигурки. Вверх — вниз. Вверх — вниз!

Очень медленно, со страшным шумом и скрипом открылась массивная дверь кабинета. Сначала в ней появилась вытянутая нога в белом гипсе и костыль. Затем въехала допотопная коляска. В ней царственно восседал народный Артист в черном классическом смокинге с элегантной синей бабочкой на шее. На поручне коляски болтался полиэтиленовый пакет с торчащими из него горлышком бутылки и консервными банками. В руке початая бутылка с пивом.

Довольно уверенно управляя столь непривычным ему транспортным средством, Артист, не спеша, стараясь никому не наехать на ноги, обогнул кабинет, с интересом осмотрел его убранство, повертел в руках Фемиду, покрутил ручку старинного граммофона и только после этого поздоровался с присутствующими:

— Здравствуйте, здравствуйте, драгоценные мои! Вот я тут! С вами! Теперь и слышите, и видите. Чего ещё надо? Понюхать хотите? Извольте. Нюхайте. Марганцовка, гипс и Шанель «Эгоист платиновый» называется. Устроит? Так что начинайте. А то Маркиз надолго не отпустил.

— Да, пора открывать заседание, — согласился Мартов, — прошу отключить мобильники. И не будем нарушать традицию. Давайте отвлечемся от дел суетных, настроимся на работу, тяжёлую и ответственную. Человеческие судьбы впереди. Ошибаться нельзя. Объявляю минуту тишины.

Все замолчали, чтя давно самими же установленный ритуал. Мартов, прикрыв глаза рукой, думал о чем-то своем. Кактус около тумбочки с граммофоном увлеченно перебирал старинные пластинки. Ротиков небрежно перелистывал документы, бросая красноречивые взгляды в сторону секретаря. Елена Александровна взглядов этих не замечала. Она украдкой крестилась.

Пауза близилась к завершению, но Семен Алексеевич неожиданно для всех прервал тишину:

— Минуточку, минуточку, Александр Сергеевич. Смотрите, что я нашел, — он поднял в руке пластинку в старинном футляре. — Это Сергей Есенин!!! Одну минутку, господа, всего лишь одну минутку! Голос самого поэта. Разрешите? — И, не дождавшись ответа, Семен Алексеевич установил на покрытый зеленым сукном диск пластинку и завел ручкой граммофон.

Из широкой медной трубы старинного граммофона на весь директорский кабинет разлился неожиданно мощный и энергичный голос Есенина:

Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть!

Что ты? Смерть? Или исцеление калекам?

Проведете, проведите меня к нему,

Я хочу видеть этого человека!..

Члены комиссии вначале были обескуражены поступком Кактуса — ранее такого никогда не случалась — минута тишины есть минута тишины. Но постепенно необычная манера чтения, проникновенные строки и какое-то новое для всех ощущение, будто бы Есенин находится здесь, в кабинете музея, и сейчас будет вместе с комиссией решать судьбу своего не менее несчастного однофамильца, сделали свое дело. Кактус был прощен. Точнее — помилован.

— Да, прямо скажу, необычное у нас сегодня заседание. Очень даже необычное! — подвел черту под проступком Кактуса Мартов.

Елена Александровна тоже хотела что-то сказать, но вместо этого встала, подошла к Кактусу и молча чмокнула его в затылок. К явному неудовольствию Ротикова.

— Итак, — открыл заседание Мартов, — сегодня на заседание комиссии по помилованию выносится один вопрос. Рассмотрение прошения о помиловании осужденного Есенина Владимира Михайловича. Есть изменения, дополнения к повестке? Нет изменений и дополнений. Так, кто у нас сегодня докладывать по делу будет? Давайте вы, Ротиков, сегодня ваша очередь.

Елена Александровна передала Ротикову довольно пухлую белую папку с тесемочками, и тот, с минуту полистав документы, начал:

— Из дела следует: Есенин Владимир Михайлович, осужден по статьям номер… такой-то, такой-то… за умышленное убийство из хулиганских побуждений и нанесение легких телесных повреждений некоему Красавину Н. А.… Так, дальше все неинтересно… ага, вот: по показаниям потерпевшего Красавина Н. А., Есенин В. М. сам пришел на место преступления в квартиру потерпевшего… так, что еще… вот… в качестве орудия преступления Есенин В. М. использовал пистолет потерпевшего.

— Заметьте — поднял вверх палец Мартов, — пистолет потерпевшего!!!

Увидев руку Мартова, Смердин вновь тревожно заерзал в кресле, чуть подумал и неуверенно проголосовал «за».

— Тьфу ты, — вновь сплюнул Ротиков и продолжил: — Пистолет системы «макаров» 1950 года выпуска, так… дальше не столь важно… Вот итог — данные баллистической экспертизы, многочисленные следственные эксперименты, опросы свидетелей и показания потерпевшего Красавина Н. А. однозначно свидетельствуют о совершении данного преступления именно Есениным В. М. Результаты экспертиз и прочие материалы прилагаются. Есенин В. М. был арестован в результате следственно-розыскных мероприятий у себя дома, по адресу… Так… Сопротивления при аресте не оказал… Вот, пожалуй, по делу и всё…

— Так, а теперь… где же у нас «ХодатАйство осУжденного»? — Ротиков вынул все документы из папки и начал их перебирать, пытаясь отыскать прошение о помиловании.

— Да, я тоже очень люблю русского языка, — радостно провозгласил Артист, доставая из пакета очередную бутылку пива, — ходатАйство осУжденного, отнЕсенного к возбУжденному. Блеск и тоска одновременно. Спасибо хоть Виктору! По дороге пивка вот прихватили. Хоть с этим полный кайф.

— Я имею право продолжить? Александр Сергеевич, — Ротиков оставался серьезен, — нет, вы уж если председатель комиссии, то и председательствуйте, пожалуйста.

— Продолжайте, Ротиков, — посерьезнел и Мартов, — мы вас слушаем…

— Благодарствую! Ну, ходатАйство… хода-та-йство, короче прошение, оно понятно, о чём, — просит освободить из мест лишения свободы. Нового тут ничего наш Есенин не изобрёл… Из характеристики… Предоставлена, кстати, первой подростковой колонией, — Ротиков многозначительно поднял палец: — Заметьте! Та самая, с заложниками…

Увидев поднятую руку Ротикова, Смердин внимательно посмотрел на Мартова, опять подумал и изрек:

— Коллеги, на самом деле я «против».