Потомки - Кауи Харт Хеммингс

— Завтра, с утра пораньше, — отвечаю я.

— А если дождь?

— Ну и что?

Пепел лежит в коробке. Коробка спрятана в фиолетовый пакет, и каждый раз, когда я на него смотрю, сначала вспоминаю о дорогом вине и только лотом говорю себе: «Нет, здесь прах моей жены».

Не знаю, как девочки прощались с матерью, что они при этом чувствовали, да и не хочу знать, потому что от этого слишком больно. Они заходили в палату по одной. Каждая что-то говорила, потом выходила и смотрела на меня так, словно искала ответа. Потом мы поехали домой. Скотти ушла в заднюю комнату и включила там телевизор. Алекс ушла к себе, я тоже. Почувствовав, что не в силах лежать на нашей с Джоани постели, я пошел к Скотти и обнаружил там Алекс. Теперь мы лежим на диване втроем. Джоани, наверное, ждала, когда мы с ней простимся. Она умерла на следующий день.

На экране мелькают фотографии давно умерших деятелей кино. Идет церемония награждения; кто-то выходит на сцену под бурные аплодисменты, кто-то в тишине.

Скотти постукивает меня по ноге пальцами ног.

— У тебя ноги холодные, — говорю я.

Тогда она прижимает ко мне всю ступню, и я вздрагиваю.

— Ну хватит, перестань.

Скотти громко смеется, а я прижимаю к себе обеих дочерей. Это крепкое объятие напоминает мне первое свидание с Джоани.

Мы вышли на безлюдный пляж возле отеля «Кахала Резорт». Мы только что позавтракали в ресторане у Хоку и выпили по бокалу вина. Я подошел к Джоани совсем близко и, словно случайно, коснулся ее руки, надеясь, что Джоани это заметит и ответит мне, а потом набрался смелости и прижал ее к себе, и она меня не оттолкнула. У нас за спиной был шикарный огромный отель, и мы представляли себе, что приехали провести отпуск на прекрасном экзотическом острове. Сейчас мне даже странно, что когда-то мы друг друга стеснялись.

— Хорошо, что ты не продал землю, — говорит Скотти.

— Правда? Почему?

— Потому что тогда у нас бы ее не было, — отвечает она.

— Когда-нибудь она станет вашей, — говорю я. — Твоей и Алекс.

— Земли у нас будет страшно сказать сколько, — говорит Алекс.

Скотти переворачивает последнюю страницу альбома, и я вижу тех, с кого все началось, — принцессу Кекипи и Эдварда Кинга.

— Почему они у тебя в конце? — спрашиваю я. — Может быть, лучше в начало?

— Наверное, — говорит Скотти и закрывает рукой портрет принцессы. — Потом переложу.

— Не надо, — говорю я. — Пусть будут в конце.

Забавно, я поставил бы их в начало, потому что и они были чьими-то потомками, в их ДНК сохранились гены множества поколений, свидетельства многих миграций. Они возникли не из ниоткуда. Все мы происходим от кого-то, кто тоже произошел от кого-то, и это замечательно. Мы не знаем тех, чья кровь течет в нас, но каждый из нас в свое время оказывается верхушкой дерева. Мэттью и Джоани. Придет время, и для кого-то мы станем тем же, кем являются для нас Кекипи и Эдвард.

Я задремываю, а когда открываю глаза, то вижу, что продолжается трансляция вручения «Оскаров». Алекс говорит, что Сид уехал, и мне становится немного грустно. Все, что мы делали вчетвером, осталось позади. Теперь он просто приятель моей дочери, а я просто ее отец. Вдовец. Больше мне не придется возиться с обкурившимся парнем, не придется устраивать его на ночлег. Теперь он, как и его сверстники, будет сам искать свое место в жизни, а это нелегко. Что ж, наверное, так и должно быть. Мы отпускаем Сида, а вместе с ним часть себя, и остаемся втроем. Я смотрю на своих дочерей. На то, что у меня осталось.

Я сижу на руле в маленьком каноэ, что для меня довольно тяжело, и мы идем то туда, то сюда, а мои дочери на веслах уже устали. Думаю, что мои полинезийские предки были бы мною разочарованы, да и вообще всеми нами. Я не умею прокладывать путь в океане по солнцу, звездам и течениям. Я утратил навыки своих предков.

— Может, здесь? — кричит мне Алекс.

Она сидит ближе ко мне, и я вижу, как у нее на спине ходят ходуном мышцы.

— Папа, там пловец! — кричит мне Скотти. — Там пловец!

Над водой подпрыгивает белая шапочка; сначала она движется в нашу сторону, затем пловец сворачивает и плывет к катамаранам.

— Давайте за волнорез, — говорю я. — Подальше от людей.

— Тогда держи курс прямо, — говорит Алекс.

— Я стараюсь.

— Старайся лучше. Нужно чувствовать, когда лодку начинает разворачивать. Ты опаздываешь.

Джоани справилась бы отлично. Я почти уверен, что девочки думают именно так.

Выбрав в качестве цели оранжевый ветровой конус, я держу курс на него. Из-под воды, словно острые зубы, торчат верхушки рифов. Солнце в облачной дымке. Вода темная, темные тени рифов под нами будто бы тоже плывут. Я задеваю один из них, и от него отваливается кусок, похожий на соты: тогда я беру вправо, туда, где глубже. Коробка с прахом лежит в пакете у меня на коленях. Каждый раз, когда мой взгляд падает на пакет, я остро чувствую несправедливость. Неправильно, что она так лежит. Я даже не могу к ней прикоснуться. Я вспоминаю о названии похоронного ритуала: «Пусть тебя увезут в каноэ и развеют над водой!»

Возле конуса ходят большие пологие волны. Одна из них проходит под нами: каноэ взлетает на гребень и соскальзывает вниз. Нос лодки уходит в воду, и тут накатывает вторая волна, которая кажется мне больше первой. Я крепче сжимаю коленями пакет. Скотти перестает грести.

— Греби, не останавливайся! — говорю я, из-за волнения срываясь на крик.

Нужно развернуть лодку так, чтобы ее не подхватило волной, иначе мы перевернемся. Каноэ взлетает вверх, вздымая брызги, из-за которых я ничего не вижу, и летит вниз, шлепнувшись в водяную яму с такой силой, что мы едва не слетаем со своих сидений.

— Быстрее отсюда, — говорю я.

Девочки молчат, и я понимаю, что им страшно. Они изо всех сил налегают на весла. Они делают быстрые взмахи. Мы заплыли гораздо дальше, чем предполагали. Волнорез остался далеко позади. Здесь вода еще темнее, а подводные рифы кажутся спящими существами. Здесь холодно, страшно и одиноко, но я ничего не говорю.

Девочки опускают весла. Я оглядываюсь назад, где виднеется тонкая полоска пляжа Уайкики. Каждый раз он выглядит иначе, хотя на самом деле он всегда одинаков: толпа отдыхающих, вода, любители серфинга на своих досках и белый, словно костяной фарфор, песок. Это я смотрю на него каждый раз иначе. Сегодня он напоминает мне о Джоани. Это был ее пляж.

Я беру пакет. В придачу к праху мне вручили серебряную лопатку, и теперь я разглядываю эту вещицу, похожую на игрушку.

Церемонию погребения я продумал.

— Алекс, — говорю я, — пересядь рядом с сестрой. Лучше на нос.