Повелитель теней - Нейл Оливер

Турки в очередной раз подступили к стенам города, и их появление там чем-то напоминало появление терьера возле гнезда с утятами. Если бы у местных жителей имелась возможность куда-то удрать, они бы удрали. Однако многие из них оказались как бы в ловушке между городскими стенами и морем, а потому они теперь могли только шептаться, голосить, впадать в панику и молиться.

Он знал, что его город уже давно привык к нашествиям потенциальных завоевателей. Будучи прикованным к постели, Константин частенько разглядывал картины и карты, висящие вокруг него на стенах спальни. История Константинополя – со дня его основания и до недавнего времени – была изображена на них в такой последовательности, в которой могут промелькнуть перед глазами умирающего человека события собственной жизни.

Хотя никто не делал этого умышленно – ни художники, написавшие картины и карты, ни учителя, повесившие эти карты и картины, чтобы как-то поразвлечь его, – благодаря им он видел, что город постепенно приходил в упадок. Изображая его тысячелетнюю историю, они наглядно демонстрировали, каким был Константинополь когда-то и каким он стал сейчас. Константин снова закрыл жалюзи, и комната сразу погрузилась в полумрак. В свете, отражающемся от полированного бронзового диска – того самого, который помогал ему создавать игру теней, – Константин стал рассматривать все картины и карты поочередно.

Самым древним было, конечно же, упорядоченное переплетение улиц, созданное еще при Константине Великом. Порядок и твердая власть на восточном рубеже. Западная цивилизация, воссозданная на Востоке. Новому императору и его полководцам казалось, что Рим как столица находится уж слишком далеко от границ империи, и поэтому они построили Nova Roma – Новый Рим – и перенесли в него столицу.

Принц Константин разглядывал эти картины и карты, выполненные более тысячи лет назад, с восхищением, которое не поубавилось даже после нескольких лет ежедневного лицезрения. Задуманный и созданный как небеса на земле, Новый Рим рос, восхищая и очаровывая всех, кому доводилось его увидеть, и был похож на блестящий белый драгоценный камень, помещенный между двумя сапфирами – бухтой Золотой Рог и Мраморным морем. Жители поначалу считали себя римлянами, живущими в Новом Риме, но вскоре стали называть свой город Константинополем – в честь его основателя и благодетеля.

В последующие столетия в произведениях искусства, создаваемых местными жителями и приезжими, стали раскрываться, причем совершенно непреднамеренно, изъяны бриллианта. Константинополь теперь чем-то походил на некогда красивую женщину, которая, являясь роскошным плодом матери и отца, жила воспоминаниями и пряталась от своего собственного отражения в зеркале.

Как было видно на более поздних картах и картинах, город Константина в значительной степени состоял из пустых пространств – как редкозубая улыбка стареющего рта. Превратившись из мечты в реальность, он когда-то представлял собой место, достойное римских императоров. Улицы, украшенные колоннадами, в которых колонны были выше и толще деревьев; элегантные площади со статуями богов и императоров; величественные здания, при взгляде на которые прохожие робели; трофеи, перевезенные сюда из старого Рима и городов, находящихся между старой и новой столицами; чудеса, созданные в различных уголках мира и затем ставшие составными частями новорожденного чуда.

Город с самого начала привлекал к себе тех, у кого он вызывал восхищение. Однако то, что когда-то казалось недоступным и недосягаемым, со временем стало жертвой алчных рук… Константин перемещал свет, отражаемый диском, от одного произведения к другому, разглядывая этапы постепенного упадка Константинополя.

За шесть лет, в течение которых молодой принц бульшую часть времени проводил в этой комнате, он стал необычайно чувствительным и моментально реагировал на приближение к нему других людей. Ямина, осторожная, как молодой олень, иногда умудрялась подкрасться к его двери незаметно для принца. Однако в большинстве других случаев ему казалось, что он становится своего рода пауком, а его комната – центром невидимой паутины, которая начинала подрагивать, стоило кому-то приблизиться к ней. Точно такое же подрагивание он почувствовал и сейчас – и сразу же повернул диск так, чтобы полоска света переместилась на закрытую дверь. Услышав шаркающие шаги, он – еще до того, как подошедший к двери человек успел что-то сказать, – крикнул:

– Входи, кем бы ты ни был! Я слышу, как ты дышишь.

Ручка двери повернулась, и дверь открылась внутрь комнаты. Солнечный луч высветил дородную фигуру Дуки – одного из самых доверенных лиц его отца и главного историка империи.

– Мне жаль, если я потревожил тебя, мой молодой принц, – сказал Дука ласковым голосом, наводящим на мысли о тающем сливочном масле, – но я испытываю необходимость поговорить – главным образом, с тобой.

Дука держал одну ладонь у своего лица, защищая глаза от луча света, но Константин узнал его еще до того, как он заговорил.

Осознав, что это его друг, а не враг, Константин повернул диск в сторону, чтобы дать возможность глазам наставника привыкнуть к царящему в комнате полумраку, и направил луч света на картину, на которой были изображены самые тяжелые для города времена – времена, когда он был разграблен и опустошен не какими-нибудь турками-иноверцами, а христианскими воинами, облаченными в одежду с крестом.

Он знал, что за прошедшие одиннадцать с лишним веков город снова и снова оказывался в осаде. От вод бухты Золотой Рог на севере до Мраморного моря на юге тянулась гигантская оборонительная стена. Точнее говоря, стен было целых две: одна находилась позади другой, – а перед ними имелся глубокий, выложенный кирпичами ров с водой. Эти стены простояли по меньшей мере тысячу лет и уже сами по себе были настоящим чудом. Их никому никогда не удавалось проломить.

Константин удерживал луч света на огромной картине, автор которой уже давно был забыт. На ней с душераздирающими подробностями изображалось нашествие христиан-крестоносцев на Константинополь более двух столетий назад, то есть задолго до его рождения, и то опустошение, которому они подвергли город в своей злости и зависти. В поисках добычи крестоносцы метались по всем улицам, улочкам и переулкам, обшаривая все дома – от самых богатых до самых бедных. Жители – мужчины, женщины и дети – подверглись насилию, и большинство из них были изрублены мечами или убиты каким-либо другим жестоким способом. Их тела были сожжены на кострах. Начался пожар, после которого уцелела лишь половина города. Разрушенный, изгаженный, так и не сумевший впоследствии восстановиться полностью, Константинополь навсегда утратил свою красоту, превратившись в уродца с ужасными шрамами и деформированными костями.

– Ты угрюмый парень, Коста, – сказал Дука, подходя к кровати принца и грузно садясь рядом с ним, так что Константин едва не подскочил на своем матрасе.

Глядя на выделенное светом изображение греческих девушек, которые сбились в кучу в тени фасада церкви, имеющей портик, и которых пронзали мечами крестоносцы с обезумевшими лицами и красными от крови руками, он потянулся рукой к юноше и похлопал его ладонью по бедру.