Будьте как дети - Владимир Шаров

В той же квартире, что и Сережа, в семиметровом чулане с куцым окошком под потолком жила семья из четырех человек. Приезжие, кажется, из Армении. После возвращения с Медвежьего Мха Сережа в две недели решил формальности и с ними поменялся, а полученные отступные потратил на списанное экспедиционное оборудование. Теперь у него были утепленная палатка, спальник на гагачьем пуху, небольшая аккуратная печка и надувная лодка – всё на ходу и в сносном состоянии. Кроме этого, на остров брались инструменты, продукты и для работы – запас красок и холста.

К 1 марта я на «запорожце» за три ездки перебросил его груз в Аникеевку, где в сарае у Акимыча был устроен наш склад. Благодаря предварительным ходкам, 15 марта в ту же Аникеевку мы с Сережей ехали на полупустой машине. По пути, в Конюхове, на железнодорожном полустанке забрали Алешу, и вечером, ни разу не увязнув на расчищенном трактором зимнике, сидели уже за столом у Акимыча.

Как бы активно я Сереже ни помогал, его затея мне не нравилась – мать приучила не любить вещи, которые нельзя отмотать обратно, Сережина мена комнатами казалась мне большой ошибкой. Другое дело – Алеша: он был полон энтузиазма. В машине Сабуров принялся объяснять, что, если бы не мы, на Медвежий Мох он попал бы не скоро. А в средней полосе это болото из самых глухих. Для специалиста по переувлажненным ландшафтам подобное место – клад. В конце концов Алешин восторг меня утомил, и я усомнился, спросил, что можно увидеть под полутораметровым слоем снега и льда, но он отмахнулся и продолжал свою «болотную» песнь.

Чтобы перевезти Сережин скарб, Доле понадобилось несколько дней. Первый раз, когда сани были особенно тяжелы, ехали медленно: Алеша, проверяя лед, шел с палкой впереди, дальше мы с Сережей и Акимыч, который, чтобы успокоить лошадь, вел ее под уздцы. Едва добравшись до острова, прямо на берегу сгрузили палатку, печку, инструменты – хотели еще до темноты разбить лагерь и отпустить Акимыча.

Мне казалось, что к тому времени Сережа уже начал нами тяготиться. К месту и не к месту повторял, что очень и мне, и Алеше, и Акимычу благодарен, всё, о чем он просил, мы сделали лучше некуда, но было ясно, что он устал и не чает остаться один. Тем не менее, когда после ночи в палатке Сабуров сказал, что под такой кровлей зимой жить нельзя: надо рыть землянку – спорить с нами не стал. Насчет палатки я был с Алешей согласен, правда, думал о срубе. Везде, кроме как на берегу, камень, чем его ломать, непонятно. Но Алеша, обойдя остров, на южной стороне, где снег пятнами уже сошел, разыскал широкую забитую песком расселину. Копать там было легко – в итоге работа не заняла и пяти дней.

С Дусей я вновь начал общаться только в апреле семьдесят шестого года, и повод для этого был самый печальный. В последних числах марта я, как обычно, собрался ехать к Сереже. Оба мы были людьми северными, привыкли, что харч, снаряжение нам забрасывают на вертолетах, вес приходится считать до грамма. И я, отправляясь на Медвежий Мох, кроме нескольких бутылок водки, остальное вез строго по списку. Раз и навсегда установленные соль, сахар, спички, растительное масло, макароны, крупы, два ящика тушенки, столько же сгущенного молока, краски, холст, кисти и бумагу, прочее по мелочам. Если сюда добавить картошку и зелень, которые он выращивал сам, рыбу, разные ягоды – морошки, черники, клюквы вокруг было море, – моего однократного завоза Сереже хватало на целый год. Продукты я закупал в Москве в соседнем гастрономе, краски и холст, по его просьбе, в мосховской лавке, а дальше на своем «запорожце» ехал в Аникеевку, где у Акимыча по-прежнему был наш базовый склад.

Из Аникеевки я сделал одну ездку в Конюхово – пристанционный поселок в тридцати километрах на запад, где встретил Алешу Сабурова; с ним еще в феврале, как и в прошлый раз, мы сговорились ехать на пару. С Алешей, подыскавшим этот остров среди болота, настоящий скит, пустыньку, до которой не дойдешь, не доплывешь и не доедешь, они давно сдружились. В Конюхове я докупил гвозди, новую пилу и топор, а кроме того, у местного кустаря – удобную, грамотно связанную сеть для ловли рыбы. В Москве такую было не достать. Хотя мы с Алешей приезжали ненадолго, работая в шесть рук, можно было успеть многое. Последнее мы оценили еще в марте семьдесят четвертого года, в свой первый приезд, когда втроем меньше чем за неделю отрыли в песке просторную землянку, укрепили бревнами стены и в два наката ее перекрыли. Вдобавок сверху для тепла навалили чуть не метр сухого торфа.

Мы и потом что-то для Сережи строили, в частности, следующей весной метрах в тридцати от берега, рядом с глубокой ямой, в которой круглый год стояла рыба, из бревен соорудили небольшой плот. Рыбачить с него было удобнее, чем со старенькой надувной лодки. Правда, работы редко было много, и у Алеши оказывался день-два, чтобы просто побродить по болоту. Обычно мы приезжали на остров от 22 до 25 марта, когда морозы если и есть, невелики, но лед пока прочен, лишь начинает подтаивать.

Подряд два года Сережа встречал нас на валуне, у самой кромки льда. Он редко снимал старую брезентовую куртку, сверху донизу заляпанную разноцветной масляной краской, и оттого издалека был похож на пестрый карнавальный флажок, но сейчас валун был пуст, и мы с Алешей, да и Акимыч тоже, огорчились. Впрочем, особой тревоги ни в ком не было. Сережа мог работать или заготавливать дрова, мог просто ловить рыбу. В общем, мы тогда не испугались и лишь в землянке по толстой наледи в углах и по стенам поняли, что произошло что-то серьезное.

Сейчас, когда я пишу свои записки, мне ясно, что живым мы его найти не могли, но, наверное, от карнавальной куртки до того, что Сережи на этом свете больше нет, должно было пройти время, потому что двое суток мы всё ходили и ходили по острову. Сначала вместе, будто держась друг за друга, мерили проклятый холм, в котором что по периметру, что поперек не было и пары километров. Затем поделили лес на участки, каждый на собственном клочке, давно охрипнув, кричал, звал его, и, слыша голос соседа, всякий раз воспламенялся, верил, что, слава богу, Сережа наконец ответил.

Как и следовало ожидать, первым смирился Акимыч. Вечером, затапливая чугунку, он, ни к кому не обращаясь, сказал, что в окрестностях их деревни зимой из года в год появляются волки. Две-три стаи. Зарежут несколько овец и уйдут. Летом тихо, а зимой в одиночку никто в лес старается не ходить. Он сказал про волков очень аккуратно, напрямую с Сережей не связывая, и тут же добавил, что мог и медведь, которого некстати подняли из берлоги охотники. Однако мы с Алешей сделали вид, что не поняли, и, словно заведенные, так же, как накануне, с рассвета, только теперь кружа по болоту, продолжали искать.

Оба мы отчаянно боялись поставить точку, нам казалось, что, прав Акимыч или не прав, признать, что Сережа мертв, – то же самое, что его предать. Но время выходило. Еще из Москвы, созваниваясь с Сабуровым, я знал, что в Медвежий Мох он может поехать лишь на четыре дня, дальше ему необходимо вернуться в Нелидово, а оттуда через Ленинград уже с экспедицией лететь в Якутск. То есть сегодняшний день – последний, завтра не позже полудня Акимыч и Доля его увезут.

Петляя по льду между кочками, я думал об их отъезде с безнадежностью: потому что была большая разница искать Сережу артелью, каждый каждого укрепляя, утешая, и совсем другое – бродить по здешним гиблым местам без напарника. Словно репетируя, как мы трое скоро оставим Сережу, они пока изготовились бросить меня. Конечно, подобный расклад не радовал, может, оттого мне вдруг пришло в голову – а что, если Сережа просто удрал? Устал от скитской жизни, от отшельничества, от монашества без обета и пострига, без молитвы и благословения. Забыл, для чего, ради чего ему надо, будто в склепе, день за днем ложиться в ледяной землянке, и, когда не смог вспомнить, взял и уехал.