Железный ветер - Игорь Николаев

Секунды бежали сплошной чередой, одна за другой, а две группы застыли друг против друга, пальцы на спусковых крючках, глаза ловят малейшее подозрительное движение.

Таланову вспомнилось, что во время очередного африканского конфликта разведгруппы империи и англичан регулярно уходили за зыбкую и условную линию противостояния. Случалось, разведчики сталкивались лицом к лицу. Как правило, в таких случаях обходились без пальбы, профессионалы ценили выполнение задания выше мимолетного успеха в бесполезной перестрелке.

У капитана мелькнула надежда, что, быть может, удастся разойтись и в этот раз? Мелькнула и пропала.

Это был не тот противник, с которым можно было разойтись миром.

В другой ситуации капитан помолился бы, но не было времени. Ближайший противник стоял так близко, что Виктор видел его глаза и неожиданно сузившиеся зрачки. Так бывает перед тем, как человек решается на какое-то серьезное действие.

Странно, но в эти мгновения Виктор не думал о смерти, он думал лишь о том, что сейчас пришло время узнать, насколько хорошей оказалась подготовка гвардейцев. Именно в этот миг, когда каждый будет действовать без команды, за себя.

Словно незримая нить протянулась между офицером и ближайшим злодеем, капитан физически чувствовал, как тот напряг мышцы указательного пальца, как начал свое короткое движение спусковой крючок вражеской винтовки.

Виктор выстрелил первым, от пояса, целясь под край шлема, и резким движением рванул вверх рычаг переключателя, который так и не выпустил. Лампы погасли мгновенно, словно удар незримого меча проложил границу меж светом и тьмой. Туннель взорвался криками, сухо захлопали выстрелы.

«Косильщик» страшно рокотал, шум выстрелов, многократно отраженный от стен тоннеля, тяжкими молотами долбил по ушам, разрывая барабанные перепонки. Огненный цветок дульного пламени пульсировал, как адский факел, и ярко-алая нить трассеров, подобно гиперболоиду астронома Толстого, металась по тоннелю, убивая и калеча каждого, кто оказывался на ее гибельном пути.

— Назад! — кричал Таланов. — Назад!

Враги могли быть подлыми, жестоким, какими угодно, но трусов среди них не водилось, и они в очередной раз доказали это. Сразу несколько стволов ударили в ответ, оппонируя пулемету. С ревом разъяренного медведя, выкрикивая бессвязные проклятия, Хоменко не снимал палец со спуска, высаживая весь короб в одной, кажущейся нескончаемо длинной очереди, нащупывая вспышки вражеских выстрелов, вычеркивая их одну за другой.

Затем даже сквозь адский шум Виктор услышал короткую серию хлопков, словно кто-то простучал молоточком по чему-то мягкому, и рык ефрейтора-пулеметчика захлебнулся в булькающем хрипе.

— За ворот! — крикнул один из десантников, и его поняли. Коротко прошуршало что-то тяжелое, что волокли по полу, пулемет напоследок выпустил еще одну короткую очередь, очень низко, словно стрелявший лежал. Капитан вслепую нырнул за угол, на доли секунды и считаные сантиметры разминувшись с собственной смертью — вражеские пули ударили в стену сразу за ним, осыпая Виктора мелкой известковой крошкой.

Они успели втащить раненого пулеметчика, так и не выпустившего свой смертоносный механизм, и закрыть люк прямо перед носом у противника. Теперь на той стороне стучало и гремело, но штурвал был только с внутренней стороны, и добротный металл двери не поддавался.

— К фершалу! — выкрикнул кто-то. — Я покажу!

Хоменко поволокли вверх по лестнице. Таланов без сил прислонился к стене. Он вдруг почувствовал, насколько сильно устал.

— Ствол спрячь, грохнешь кого-нибудь по ошибке, — посоветовал подошедший Терентьев. В пиджаке, обсыпанном пылью, с черными разводами на лице он казался похожим на клоуна сбежавшего из какого-то безумного цирка. На очень собранного и целеустремленного клоуна. — Хода нет?

Таланов убрал пистолет в кобуру.

— Нет, они уже там.

— Тогда пошли думать, как дальше жить, — вздохнул Терентьев.

В этой жизни причудливо мешается светлое и темное, доброе и злое, везение и черная неудача. То, что им довелось попасть в медицинское учреждение, было несомненной удачей. В медицинском крыле Рюгена не было недостатка в разнообразном лекарском инвентаре, Поволоцкий нашел даже полевой автоклав-дистиллятор образца 1922 года — пузатую конструкцию на наивных гнутых ножках с узором, медными кранами и готическими цифрами на шкалах приборов. Ценнейшую на поле боя вещь, лучше которой не придумали за все последующие годы, несмотря на все достижения медицины. Старичок не требовал электричества, а потреблять мог дрова, керосин, бензин и спирт — то есть был чуть ли не единственным устройством в больнице, которое могло работать полностью.

И операционная, заточенная под офтальмологию и нейрохирургию, но все же настоящая операционная.

Однако раненый пулеметчик был плох, очень плох. Батальонный медик уже оценил гнусность вражеских малокалиберных пуль, которые действовали, как свинцовые кругляши времен Бонапарта Второго. Хоменко получил не меньше трех, причем в живот. Лежащий перед Поволоцким человек уже почти купил билет на тот свет.

— Сначала моем руки в этом тазике, — быстрой скороговоркой проговаривал хирург по давней, еще институтских времен привычке. Ему помогала невысокая полная женщина, то ли монахиня, то ли просто медсестра. Они не понимали друг друга, но толстушка хорошо разбиралась в медицине, и слова им были не нужны. — Потом надеваем перчатки, перчатки опять в тазик. Наш главный враг невидим, так что бьем химией по площади. Руки держим перед собой — вот так. Если руки коснулось что-то нестерильное или просто не смотрели на руку — в тазик. Инструменты… готовы инструменты. Нож, пинцеты, пеаны, пила… Корнцанг, где корнцанг? Вот он. Хорошо…

Врачи и военные суеверны. Те, кто постоянно имеют дело со смертью, хорошо знают, что человеческая жизнь порой повисает на очень странном и причудливом переплетении нитей судьбы. Поволоцкий воспринимал себя как воина, причем свою работу ставил выше любой другой армейской специальности. Обычные солдаты, офицеры, генералы, моряки, подводники, все они принимали вызов пусть сильных, пусть опытных, но все же людей. А он сражался с самой Смертью. И в этой битве принимали участие не только металл инструментов, врачебные зелья и опыт десятилетий военно-полевой медицины, но и нечто большее. То, что нельзя измерить или взвесить.

Медик развел руки в перчатках в стороны, закрыл глаза, сосредотачиваясь. И начал виртуозно, яростно, со знанием дела и неподдельной энергией материться, с тем мастерством, что приходит лишь с солидным теоретическим багажом и многолетней практикой.

— …и в основателя флота российского, светлейшего Владимира Петровича Первого мать! — закончил он. — Хрен тебе на рыло, этого не отдам. Начали.

Теперь их было трое. Взводные командиры крепили оборону на местах, а Терентьев, Басалаев и Таланов сидели вокруг сымпровизированного из ящиков стола над нарисованной от руки схемой приюта и картой города.