День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

Он выехал к зарослям колючего боярышника. Здесь возле утеса он спешился и привязал лошадь, а потом быстро вскарабкался по тропке на вершину, где еще висел туман. Густой и неподвижный, пронизанный золотом солнца, он лежал неподвижно, словно озерная гладь. Мордред не видел перед собой ничего и поэтому двинулся вперед на ощупь. Дерн был ровен и тонок. Под ногами, присмотревшись внимательно, Мордред различил мелкие поздние маргаритки, прихваченные ночным морозом и закрывшие от сырости лепестки. Где-то слева слышалось журчанье воды. Тот самый святой источник? Он пошарил руками вокруг себя, но ничего не нашел. Он наступил на камень, который откатился в сторону, что едва не заставило его, подвернув ногу, упасть на колени. Тишина, нарушаемая лишь журчаньем источника, была жутковатой. Против воли он почувствовал холодное покалывание страха по спине.

Он остановился и, расправив плечи, позвал вслух:

— Эй! Есть тут кто-нибудь?

Эхо, почему-то ничуть не заглушенное туманом, вновь и вновь перекатывалось по невидимым глубинам долины, потом замерло, сменившись тишиной.

— Есть тут кто-нибудь? Это Мордред, принц Британии, пришел поговорить с Мерлином, своим родичем. Я пришел с миром. Я ищу мира.

И снова эхо. И снова тишина. Он осторожно двинулся на звук воды, наклонился к ней. Клубы тумана вставали, кружились над недвижимой как стекло водой. Он наклонился ниже. Ясные глубины, сиявшие из темноты за стеклом, уводили взор вниз, прочь от тумана. На дне чаши блестело серебро, подношение богу.

Из ниоткуда явилось воспоминание: омут под древней гробницей, в котором Моргауза приказала ему искать следы видений. Там он не увидел ничего, кроме того, что находилось в заводи по праву. И здесь на священном холме случилось то же.

Он выпрямился. Мордред, реалист, не знал, что с плеч его свалился тяжкий груз. Он бы сказал лишь, что волшебство Мерлина, без сомнения, так же безвредно, как и колдовство Моргаузы. То, в чем он видел проклятье судьбы, в горе предвиденное Мерлином и обращенное Моргаузой во зло, истощилось в этой чистой воде и подсвеченном тумане до истинных своих размеров. Это даже не проклятье. Это факт, который должен свершиться в будущем, что открылось взору, обреченному провидеть, какую бы боль ни приносило это магическое Видение. Да, разумеется, это будущее придет, но не раньше и не позже, чем приходит любая смерть. Он, Мордред, — не орудие слепой и жестокой судьбы, но лишь того, что проложило пути, по которым движется этот мир. «Живи тем, что приносит жизнь; умри той смертью, какая придет». Даже холода или мрачности не видел он теперь в этом утешеньи.

Не знал он даже того, что получил утешенье. Он взял роговую чашу, что стояла у источника, зачерпнул воды, напился и почувствовал, как вода освежила его. Он плеснул немного воды для бога и, возвращая чашу на прежнее место, сказал на языке своего детства:

— Спасибо тебе.

А потом повернулся уходить.

Туман стал еще гуще, а тишина осталась столь же глубокой. Солнце стояло в зените, но свет его не очистил воздух от дымки, а полыхал словно огонь посреди огромного облака. Склон холма покрыли клубы дыма и пламени, они холодили кожу и очищали дыханье, но слепили глаза и наполняли разум смятением и сознанием чуда. Сам воздух стал кристальным, стал радугой, стал текучим алмазом. «Он там, где он есть и всегда был, — сказала Нимуэ, — со всеми своими чудесами огня и живого света». И еще: «Если он того пожелает, ты найдешь его».

Он нашел, что искал, и получил ответ.

Мордред ощупью начал отыскивать дорогу к спуску с утеса. За спиной у него как нежные, тихие ноты арфы звучали падающие капли воды источника. Над головой у него в том месте, где стояло солнце, играли завитки света. Ведомый ими, он нащупывал себе дорогу, пока нога его не ступила на камни тропинки.

Достигнув подножия холма, он повернул на восток и поскакал прямиком в Каэрлеон, где его ждал отец.

К тому времени, когда Мордред добрался до Каэрлеона, последствия трагической схватки на лесной дороге были уже почти улажены. Король страшно разгневался, узнав об убийстве Ламорака, и в конечном итоге раны Агравейна сыграли тому на руку, поскольку и ему, и Гахерису пришлось задержаться на севере до окончательного исцеления. Друстан должным образом послал Артуру свое изложение событий, но его посланцем вызвался стать сам Гарет, который, вовсе не стремясь найти оправдания своим братьям, молил короля даровать им помилование и преуспел в этом. В защиту Гахерису он поставил его безумие: любя мать без памяти, Гахерис убил ее. Гарет, сам охваченный горем, мог лишь гадать о том, что творилось в истерзанном разуме брата, когда тот опустился на колени в луже материнской крови. Что до Агравейна, то тот, как всегда, сыграл роль щита и кинжала при мече своего близнеца. Теперь, когда Ламорак мертв, уговаривал короля Гарет, вполне возможно, что Гахерису удастся оставить позади кровавое прошлое и вновь занять свое место верного слуги у подножия трона. И Друстан, хоть и был жестоко обижен и оскорблен, все же удержал свою руку, так что теперь раскачивающийся маятник мести, быть может, удастся остановить.

Немалой неожиданностью стало то, что наибольшее противостояние ходатайства Гарета встретили со стороны Бедуира. Бедуир, сожалея о кровных узах, связывавших Артура с оркнейскими братьями, не любил их и не доверял им и потому не упускал случая побудить короля держаться с ними настороже. Вскоре стало известно, что он употребил все свое немалое влияние при дворе на то, чтобы воспрепятствовать возвращению близнецов. И где, со все возраставшим подозрением упорствовал в своих расспросах Бедуир, обретается Мордред? Может, и он тоже приложил к убийству руку и бежал еще до того, как на месте появились Друстан и Гарет? Сам Мордред явился в Каэрлеон как раз вовремя, чтобы рассеять недоумения относительно его роли в происшедшем; и по прошествии нескольких дней и невзирая на все предостережения Бедуира, Гарет вновь отправился на север, чтобы, как только они исцелятся душой и телом, вернуть братьев ко двору.

Вскоре после того, как двор вернулся в Камелот, но Агравейн и Гахерис еще оставались на севере, в столицу приехал ненадолго и Гавейн. Он имел долгую беседу с Артуром, а после — с Мордредом, который рассказал ему, что видел своими глазами из событий вокруг убийства Ламорака, и закончил тем, что просил Гавейна прислушаться к мольбам короля, проявить то же самообладание, что явил Друстан, и воздержаться от того, чтобы прибавить новый камень к кровавому надгробию мести.

— После Ламорака остался младший брат Дриан, который сейчас в дружине у Друстана. По твоей логике, у него теперь есть право убить любого из твоих братьев или же самого себя. Он был бы вправе убить даже Гарета, — сказал Гавейну Мордред, — хотя я сомневаюсь, что такое может случиться. Друстан позаботится о том, чтобы Дриан узнал о том, что и как происходило — и благословенье богине! — Гарет сохранил трезвую голову и повел себя как человек разумный. Он понял — как действительно понял бы всякий, кто находился там, — что Гахерис не в себе. Если мы поднажмем на это обстоятельство, возможно, что, когда он вернется ко двору, никто не попытается вызвать его на поединок. — А потом многозначительно добавил: — Полагаю, король отныне не станет более доверять ни одному из близнецов, но если ты сможешь найти в себе силы простить Гахерису убийство матери или хотя бы не предпринимать против него ничего, тогда ты сохранишь — как и Гарет и, возможно, я сам — толику милости короля. Для нас с тобой еще возможно славное будущее. Тебе когда-нибудь хотелось править северным королевством, Гавейн?