Гусь Фриц - Сергей Лебедев

В детстве на кладбище шли пешком – обратно уезжали, пройдя через другой выход, на трамвае. Таково было правило, исполнявшееся непреложно, будто оно было частью закона мироздания.

Ребенком Кирилл любил московские трамваи. Между их рельсов выступал черный камень старой брусчатки, ехали они безвестными улочками, где в осеннюю морось или зимнюю стужу так сладко и слезливо горят огни окон в домах, мелькают пузатые, как заварочный чайник, церкви, семенят старухи к скользкому крылечку магазина, где привязан облезлый пудель, какой-нибудь Тотошка, боящийся окрестных дворовых псов, скулящий, чувствуя едкий запах их мочи.

Мимо ноздреватого снега, сосулек на крышах, вывесок СПОРТТОВАРЫ – ОКЕАН – ПАРИКМАХЕРСКАЯ – ПОЧТА – ОВОЩНОЙ – ГАСТРОНОМ – ЭЛЕКТРОТОВАРЫ – красной буквы М у метро – СЛАВА КПСС на крыше – МОЛОКО – опять ГАСТРОНОМ – МЯСОКОМБИНАТ – ЗАВОД РЕЗИНОТЕХНИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИЙ – КИНОТЕАТР – в темноту, где в лужах больше света, чем в фонарях, где воздух пахнет хвоей выброшенных на помойку елок, засохшей мандариновой кожурой.

Но путь с кладбища был особым. Ехали не домой, а в другую сторону, в другую Москву; Кириллу казалось, что очень далеко, не семь остановок, а семь меридианов, которые он так любил считать на старинном глобусе, где горы были рельефными, океаны разливались синей глазурью, по Аравийской пустыне шагал караван верблюдов, в сибирской тундре мчалась запряженная оленями самоедская упряжка, а в Тихом океане выбрасывал фонтан кашалот, – глобусе на бронзовой черепахе-подставке, что стоял в квартире бабушки Каролины и деда Константина.

Когда Кирилл был маленьким, он воспринимал деда Константина так же, как Арсений – Бальтазара; дед казался Кириллу таинственным волшебником. Его квартира была полна чудесными предметами, которые Кирилл видел в музеях; и никто не говорил, откуда эти предметы взялись, как будто они возникли из воздуха мановением магической палочки.

И только в девятом классе, поговорив с товарищем, чей дед был отставным генералом, Кирилл понял, откуда дед Константин взял свое таинственное «наследство».

На свой манер он был последователем князя Урятинского. Безумный вельможа привозил из Европы карл, фокусников, афродизиаки – и землемеров, инженеров, агрономов; коллеги деда Константина везли из Германии специалистов – ракетчиков, конструкторов, химиков, физиков, атомщиков; а дед Константин привозил для советских вельмож трофеи из области прекрасного.

Дед Константин был частью особой армии, идущей по пятам за воюющими войсками; армии, вооруженной сургучом и печатями, хозяйственными списками, – Главного трофейного управления РККА. Трофейщики собирали на полях сражений изувеченное военное железо, годное в починку или в переплавку; вывозили скот, зерно, продукты; экспроприировали запасы стратегических материалов, демонтировали фабрики и заводы; в Рудных горах спецчасти НКВД уже разгораживали запретную зону вокруг урановых рудников. А по старинным замкам, библиотекам, галереям, музеям, особнякам, церквям и соборам шли облавой искусствоведы в штатском, изымавшие полотна, скульптуры, манускрипты, книги, алтари, драгоценности. Среди них был и дед Константин.

Призванный из запаса осенью сорок первого, три года отслуживший переводчиком во фронтовых штабах, – так, во всяком случае, он рассказывал, – в конце сорок четвертого, когда советские войска вышли к европейским границам, дед Константин получил новое назначение. Впрочем, Кирилл думал, что именно дед был инициатором, он предложил кому-то, обладающему достаточной военной властью, свой план.

В тылу советских войск на немецких землях действовали сотни организаций, тысячи групп с самыми разнообразными мандатами (дед рассказывал, что даже московский профсоюзный яхт-клуб отправил посланцев, и те вывезли в советскую столицу эшелон яхт из имперского яхт-клуба в Бремерхафене). В этой неразберихе, во всеобщей гонке за трофеями один решительный и квалифицированный человек, умеющий определить кисть мастера, возраст полотна, ценность предметов интерьера, мог сделать огромное состояние – были бы относительно надежные документы, транспорт, десяток верных солдат и возможность вывезти добычу в СССР. Еще в Гражданскую войну краскомы возили за собой обозы с награбленным, завтракали и обедали с чужих фамильных сервизов; в Германии повторилось то же самое.

Разумеется, этих подробностей дед Кириллу не рассказывал; он вообще обходил стороной вопрос, где, под чьим командованием служил в последние месяцы войны.

Кирилл понимал, что сначала дед был не в тех чинах, чтобы трофеить самому – или заручиться очень высоким покровительством. Максимум, что он мог получить, – негласное содействие на уровне командующего корпуса или армии; пропуск, пяток автоматчиков из личной командирской охраны, грузовик и выход на интендантскую службу.

Однако послевоенный круг знакомств деда, его связи, квартира говорили о другом уровне мародерства. Но дед никак не мог перескочить ступеньки советской иерархии.

Кирилл отгадал эту загадку.

Был один человек, с которым дед Константин вел себя подобострастно, как слуга.

Ребенком Кирилл часто бывал у деда, жил у него на каникулах, и, когда приходили сановные гости, дед охотно звал его за стол, кропотливо выстраивал будущее внука, сызмальства вводя в свой круг.

Но изредка дед просил его не выходить в гостиную, поиграть в дальней комнате. И даже позволял взять редких игрушечных солдатиков, дореволюционных, сделанных в единственном экземпляре под заказ для отпрыска богатой фамилии: когда-то из них можно было составить полную картину Бородинского сражения. Но пропали в Гражданскую – словно погибли на чужой войне – гвардейские лейб-егеря, павловские гренадеры, ахтырские гусары, французская Старая гвардия, артиллеристы и их пушки. Иные полки и бригады исчезли полностью, в иных сохранилось по две-три оловянные фигурки. Дед Константин десятилетия собирал разошедшихся по рукам солдатиков с узнаваемым клеймом мастера на подставке, не скупясь на цену или мену. И то, что он позволял Кириллу поиграть с бородинцами, – слишком широкий жест, – показывало, что он опасается гостя и потому теряет обычно присущую ему меру поступков.

Кирилл подглядывал через замочную скважину, его волновал странный гость, но тот умел оставаться незаметным; всегда вставал так, чтобы кто-то или что-то заслоняли его от Кирилла.

Деда навещали и другие неприметные визитеры: антиквары-перекупщики, тайные дельцы. Однако особый гость был не из их числа: он был темной тенью, нависавшей над другими людьми. Лишь однажды Кирилл разглядел его лицо, показавшееся странно знакомым. И он узнал неведомого гостя – он всегда был рядом, в доме.

На широком столе деда Константина стояли старинные каминные часы, накрытые овальным стеклянным колпаком. Часы изображали утес; по бронзовым склонам мчались серебряные распаленные гончие, от них убегали золотые легконогие косули; ни один пес не мог догнать свою жертву. Но наверху, на плоской вершине, стоял золотой егерь в кафтане и треуголке. В опущенной левой руке он держал охотничий рожок, а в вытянутой правой – мертвую серебряную птицу.

Дед Константин купил эти часы через три года после того, как Кирилл испытал свой самый глубокий в жизни страх, видел безумие Старшины, убивающего гусей. Дед с гордостью показал ему часы; в полдень и в полночь раздавался бой, егерь опускал руку с птицей вниз, поднимал рожок и трубил в него.