Провокатор - Вячеслав Белоусов

— Значит, нашёлся благожелатель, — наконец сказал он тихо. — А я думал, что забыли уже.

Я молчал, перестав дышать.

— Интересуешься, значит?

«Лезть с извинениями? — металось у меня в голове. — А что я сказал? Ну, ляпнул, конечно. Ни к месту вылетело. А он правильно со мной? Как с мальчишкой!»

— Ну слушай, раз так. Будешь хоть правду знать. Да повернись лицом-то! Не спишь ведь…

«И дёрнул меня чёрт за язык!» — упёрся я носом почти в самую стенку, повернуться к Деду совести не хватало.

— Верно тебе доложили, было такое дело. Попёрли меня из аппарата. Пять лет назад. Ещё до Игорушкина. Аргазцев прокурором области был, Александр Павлович. У нас император был такой в России. Тоже Александр Павлович. Не помнишь?

Если бы меня и пытали, я слова бы не сказал. Дед только хмыкнул.

— Отца-то его предали и убили. А он императором стал. Вместо отца. Но потом отнекивался. Божился, что ничего не знал про измену. Ты меня слушаешь?

Я шмыгнул носом, но не повернулся.

— Значит, слушаешь. Ну слушай, слушай… Про императора это я так. Это к делу не относится. Крутоват был наш Александр Павлович. Но это тоже не по теме.

Он замолчал. Чай допил. Качнуло на перегоне, сильней застучали колёса по рельсам, поезд набирал разбег.

— Арестовал я одного мальчишку. За дело. А мать деньги принесла. У самой трое их. Старший от армии откосил, а в банду угодить смог. Это всегда так. Раз начал в другую сторону, добра не будет. Вот она и заявилась ко мне. Не в себе вся. И где только денег набрала! Она одна воз везла, мужик-то спился давно.

Я поначалу не особенно и слушал его, весь в своих переживаниях. Но Дед рассказывал тихо, не торопясь, словно себя самого убеждал; доставали, видно, его эти воспоминания, взвешивал, цедил каждое своё слово. Невольно начал вникать и я.

— Вот она и принесла мне всё, что собрала. Отпустите, говорит, хотя бы до суда. А вы отпустите, и суд поглядит, сажать его или нет. А как я его отпущу? Он, мерзавец, правда, никого убить не успел, а в банде не последним был. Так её и проводил. Ну, туда-сюда, разъяснил, чтобы не ходила больше, нельзя… нарушение, мол… Конечно, ей до знаний закона нашего, как до лампочки.

Он замолчал. Поезд выбрался из города, осмелел, застучал боевито, забарабанил по рельсам, совсем рванулся что было сил. Я ждал окончания. Но Дед словно забыл про всё.

— Ну и чего же? — не вытерпел я.

— А всё, что ещё?

— Как? А за что же выгнали?

— Вот за это и попросили, — Дед вздохнул. — Отписывался я потом: почему протокол не составил, что она мне деньги принесла. Нашёлся законник. Горемыку эту формально под статью можно было подвести. Дача взятки, то да сё, вас же в институте учили! Забыл?

Я промолчал. Говорить мне совсем не хотелось. И повернуться к Деду смелости не хватало. Я вспомнил нашего преподавателя уголовного права. Не знаю почему, но его прозвали Роботом Ивановичем, хотя имя у него было Роберт Иванович. Он чётко и громко читал нам лекции про эти самые формальные составы преступлений. «А что же в них формального? — думалось мне. — Мать вполне можно было упечь в тюгулевку за те деньги. И не просто упечь, а лет на пять, как миленькую. А судить жену или дочь за отказ давать показания против мужа или отца родного? Это как? А когда в твой дом верзила с мордой уголовника залез, а ты не можешь за ружьё схватиться?..»

Поезд покачивало, он поспешал, словно пытался умчать меня от свалившихся тяжёлых раздумий. Стук колёс стих как-то сам собой, под него я и уснул в тот взбалмошный вечер.

XVI

Можно спать мертвецким сном, можно без задних ног, можно как убитому, мне достался сон младенца, потому что я видел сны. И во сне передо мной в феерическом сверкании миллиарда неземных разноцветных звёзд летали сундуки с бриллиантами, рубины и изумруды в ожерельях, пирамиды египетские с задумчивым сфинксом, а через всю эту круговерть мчались дикие кочевники в сияющих одеждах на золотых лошадях. И все они звали меня за собой, а один даже схватил рукой и голосом Деда внятно сказал:

— Ну сколько можно дрыхать! Вставать пора. Подъезжаем.

Я открыл глаза. В купе полумрак. Передо мной суетился Дед, укладывая всё со стола в дорожную сумку:

— Счастливый ты человек, Владик. Так спать мало кому удаётся.

— Поживите с моё, — только и ответил я.

— Подымайся.

— Ночь за окном.

— Наша станция. Утро будем дожидаться на вокзале.

— Вот тебе и кочевая жизнь! Сон-то вещий…

— И здесь тебе повезло.

Из-за того, что я копался, как ни подталкивал меня Дед, мы прыгали из вагона уже на ходу, поезд здесь почти не стоял. И никакого вокзала в помине, домик кирпичный, перекосившись, грустил о лучших временах, издалека напоминая избушку без окон и дверей, как у Бабы-яги, да тускло мерцала лампочка в жестяном абажуре на деревянном столбе с двумя подпорками. Вот и весь комфорт. Но дверь всё-таки нашлась, как и окошко, правда, закрытые. Кроме нас и заспанного мужика в красной фуражке, никого не было. Железнодорожник открыл дверь, Дед присел на единственный кривоногий стул со сломанной спинкой, а я уставился с большим вопросом на лице к дежурному.

— Туалет нужен?

— Ага.

— Давай на зады. Фонарика нет?

— Откуда?

— Как же?

— Знал бы, диван притащил.

— Осторожно там. Ноги не сломай.

— Кусты-с?

— Найдёшь место. Подальше только. Если собака какая, не бойся. Они у нас не кусаются. Так, побрешет если.

От собаки меня случай уберёг, а вот мужика за домом чуть не сбил с ног.

— Простите покорно, — подал я сельскому интеллигенту шляпу, слетевшую с его головы при нашей негалантной встрече.

— Ходят тут всякие…

— Извиняюсь ещё раз. Прошпект-с, а толкают-с.

От незнакомца пахло не по-деревенски духами, и блестели камни в перстнях на тонких пальцах.

— Крути педали, пацан, — он затянулся сигаретой, бородкой козлиной сердито дёрнулся, поправил шляпу, пренебрежительно выпустил мне в лицо струйку дыма.

— Как бы здесь насчёт клозета? — обнаглел я, не уступая.

— Зачем дело встало? Вся территория окрест в твоём распоряжении, — незнакомец ткнул сигаретой за спину.

— Альфред Игоревич! — донеслось до нас.

Его поджидали трое или четверо невдалеке, я и не разглядел впопыхах со света; там же при слабых подфарниках отдыхал автомобиль.

— Благодарствуем, — я ринулся в указанном направлении, подгоняемый уже собственной физиологией, и лишь спустя несколько минут, облегчённо вздохнув, опомнился: