О чем знает ветер - Эми Хармон

От тревог за судьбу Ирландии меня отвлекают планы на будущее – наше с Энн будущее. Я думаю о белизне ее груди и об изяществе маленьких ступней, о торсе, что очертаниями напоминает скрипку, о том, как шелковиста кожа за ушком и с внутренней стороны бедра. Когда мы остаемся наедине, Энн забывает, что ирландский язык – флективный, и проглатывает окончания существительных. Она также редуцирует гласные и озвончает «t», но эти особенности американского произношения не мешают, нет. Наоборот – свидетельствуют об откровенности между нами, которой раньше не было.

Энн очень идет американский акцент. Ей и материнство будет к лицу. Так и вижу ее с животиком, где растет наше дитя – предмет заботы Оэна. Потому что Оэн остро нуждается в сестренке или братишке. Воображаю, каких чудесных историй насочиняет Энн, как станет рассказывать их детям, как весь мир будет зачитываться ее книгами.

И, намечтавшись, я прихожу к выводу: Энн нужно сменить фамилию. Причем срочно.

СУДНО, КОТОРОЕ ДОЛЖНО было доставить Майкла Коллинза из Лондона в порт Дун-Лэаре, сильно опоздало – столкнулось с траулером в Ирландском море. Причалило судно в десять пятнадцать утра, всего за сорок пять минут до начала заседания Дойла. Майкл загодя, еще второго декабря, позвонил Томасу в Гарва-Глейб. Хотел, чтобы Томас его встретил в порту и чтобы обязательно привез меня. Мы ехали всю ночь; мы прождали в порту четыре часа – клевали носом, вздрагивали от пароходных гудков и от зябкой сырости. Нам пришлось сначала миновать Дублин (порт от него в одиннадцати километрах к югу); так вот, дублинские улицы снова кишели черно-пегими и помпончатыми. Их патрули попадались на каждом углу. Определенно, Ллойд Джордж отдал приказ о полной боевой готовности, желая запугать ирландцев: полюбуйтесь, мол, во что ваша страна превратится, если Договор не примете. Нас дважды останавливали для досмотра: первый раз на въезде в Дублин, второй – перед портом. Слепили фонариками, ощупывали световыми лучами наши тела и автомобиль, да еще перетряхнули докторский чемоданчик. Я изрядно струхнула – а ну как потребуют документы предъявить, которых у меня нет? Не потребовали. Удовлетворились бумагами Томаса с государственной печатью, его статусом. Доктор – всюду персона уважаемая, а если при нем смазливенькая дамочка – что ж, на здоровье. Короче, нас пропустили.

Майкл был не один. Его сопровождал Эрскин Чайлдерс[46], секретарь делегации – худощавый, с тонкими чертами и трагической печатью интеллекта на челе. Я знала, что Чайлдерс женат на американке и что Договор он не поддержит. Впрочем, в Лондоне его голос – секретаря, а не полноправного делегата – ничего не значил и не менял. От Чайлдерса даже подписи не требовалось. Мне и Томасу он вяло пожал руки и очень кстати сел в свой автомобиль. Нам же предстояло везти Майкла прямиком в Мэншн-хаус, на заседание.

Вид у Майкла был, словно он несколько недель кряду вообще не спал.

– По дороге поговорим, Томми, – бросил он, стряхнул с плеч пальто, провел гребенкой по волосам и потеснил меня на переднем сиденье, почти вплотную прижав к Томасу. – А то после навряд ли случай представится. Ну, поехали.

Автомобиль, зафырчав, тронулся с места.

– Скажи мне, Энни, чего дальше ждать? Хоть сколько-нибудь пользы принесет это мое пребывание в Чистилище?

Я всю ночь напрягала мозг, но никаких конкретных дат или цифр не припомнила. От всех моих изысканий о периоде с 11 октября до начала декабря 1921 года, когда, собственно, и был принят Англо-ирландский договор (или Меморандум), осталось очень общее, очень неприятное впечатление. Словесные перепалки, переливание из пустого в порожнее, шаг вперед и два назад – вот как можно его вкратце описать. Насчет сегодняшних прений в Мэншн-хаус я даже информации толковой в свое время не нашла. Будь они продуктивными, эти прения, уж наверно, и сведения бы имелись. Но нет, увы. В целом обстановка накалялась, в следующие несколько недель парламентская грызня должна была только усугубиться.

– О деталях говорить не возьмусь, – начала я. – Многих разозлит пункт о присяге на верность британской короне, на котором настоял Ллойд Джордж. Имон де Валера будет возмущен формулировкой «статус доминиона» вместо желательной ему «внешней ассоциации»[47] с Содружеством…

– Внешняя ассоциация! – усмехнулся Майкл. – Да кто ж ему такое позволит? Об этом и заикаться не стоило. Британцы «внутреннюю независимость» сразу отмели, единогласно и бесповоротно. Нет, покуда наш потолок – стать одним из доминионов с Британией во главе и присягнуть на верность короне. О статусе республики и речи не идет. Может, через несколько лет… Мы маленькая страна, а Британия ведь империя. Лично я утешаюсь соображением, что сделан первый шаг на пути к независимости. Рассматриваю Договор, сам статус доминиона как плацдарм, как единственную альтернативу полномасштабной войне. Да, именно так: или доминион, или кровопролитие.

Я кивнула. Томас крепко сжал мне руку, дескать, говори дальше, Энн, не робей. Я не робела. Я сама уже видела, что Майкл на меня не злится. Рядом со мной сидел смертельно усталый человек, за последние недели прокрутивший в голове всю аргументацию, все за и против, проанализировавший все варианты развития событий.

– Майкл, вас многие ненавидят. Те, кому вы как кость в горле, за время вашего пребывания в Лондоне отнюдь не переменились по отношению к вам. И не переменятся. Их убеждать бесполезно.

– Кахал Бру и Остин Стэк! – Майкл назвал имена своих самых яростных оппонентов в кабинете министров. – Де Валера? Нет, только не он. Хотя… Его имя всей Ирландии известно, он председатель Дойла. Его политическое влияние огромно. – Майкл провел ладонью по лбу. – Но я его никак не раскушу. Казалось бы, хочешь рулить – так садись за руль. А Дев норовит с пассажирского сиденья указания давать. Ну конечно, вдруг автомобиль с обрыва да прямо в пучину сорвется? Так вот чтобы шофер крайним оказался.