Стеклянные тела - Эрик Аксл Сунд

Она заставляла его смеяться.

Однажды он пришел к ней домой. Ториль сидела в ванной в купальной шапочке своей матери на голове и с электрической зубной щеткой во рту. Не считая обтягивающей майки с Куртом Кобейном и декларацией «Ненавижу себя и хочу умереть», она была абсолютно голой.

Эйстейн любил ее, и она любила его в ответ.

Южные окраины Стокгольма серой гаммой проходили мимо, и Айман прислонилась головой к холодному окну такси.

В кармане ее пальто лежал подарок Йенсу Хуртигу. Такое же черное кольцо было у нее на среднем пальце правой руки.

Старая жизнь закончилась, думала она. Теперь начинается новая.

Она – мама маленького мальчика, который все еще лежит в кувезе. Но он выживет.

В последние недели они с Ваньей много говорили о произошедшем.

Ванья рассказывала, Айман слушала. Множество маленьких моментов доверия; они смеялись и плакали вместе.

Так же часто выдавались моменты, когда они молча делили одиночество, которое есть боль каждого способного чувствовать человека. Делили тоску по тем, кого больше нет.

Проводили часы в «Лилии» за молчаливой работой; и Ванья обрадовала одного старика, вернув ему потерянный ежедневник с записями о погоде и рейсах грузового транспорта. Теперь ежедневник был переплетен в крепкую кожу с красивым узором, дырочками с золотистым ободком.

Айман рассказала все о своем брате и о самой маленькой фигурке внутри матрешки.

О грудном ребенке.

Только Ванья знала, что случилось с Димой.

Айман знала, что ее родители мертвы уже давно, убиты последним иранским шахом. Она жила в уверенности, что Дима, ее брат, тоже погиб – в войне против Ирака.

И из-за этого фатального заблуждения – что она одна во всем мире – ее существование дало трещину, когда она однажды вечером пришла с работы и шагнула в тусклый свет внешнего коридора.

Глаза, которые взглянули на нее, были из детства; с тех пор как она видела их в последний раз, она успела вдохнуть и выдохнуть двести восемьдесят пять миллионов раз.

– Дима! – Она бросилась ему на шею. – Ты живой…

Больше тридцати лет назад они стояли возле ларька на тегеранском рынке и продавали ее покрывала и прихватки, расшитые клановыми узорами – красным, черным и зеленым.

Дима.

Исчезнувший на время, за которое сердце Айман успело сделать пятьсот восемьдесят восемь миллионов ударов.

Он обнял ее, погладил по волосам, и она почувствовала его слезы у себя на шее.

Она осторожно отстранила его от себя и только теперь заметила, что он страшно болен. Щеки ввалились, кожа лица обвисла, серая и вялая.

Из соседней квартиры доносилась музыка; видимо, двое одетых в черное юношей, недавно переехавших сюда, снова устроили вечеринку. При случае Айман хотелось постучать и сказать – добро пожаловать. Она не считала, что они опасны так, как хотят казаться, но пройдет четыре года, прежде чем она заговорит с одним из них.

Она взяла Диму под руку и ввела в квартиру. Он спотыкался, при каждом шаге тело дрожало от напряжения.

Они прошли на кухню, и Айман заварила чай.

– Ты болен, – сказала она.

Слезинки еще висели на щетинистой щеке, и Айман дала ему бумажный платок.

Она узнала движения губ, когда он дул на чай и делал несколько осторожных глотков, но глаза были не те.

Пустые дыры, уставившиеся в вечность.

– Лейкемия, – сказал он. – Арал погубил меня.

Они проговорили долго, и Айман получила ответы на все созревшие в ней вопросы. Путешествие Димы было еще замысловатее, чем ее собственное, судьба провела его почти по всей Европе, прежде чем забросить в Сёдертелье. К тому времени брат был уже болен. Рассказал он и о том, как нашел ее. Один его знакомый видел ее в библиотеке. Этот приятель узнал клановый узор ее хиджаба, а потом дело было только за интернетом.

Айман кивнула; когда она спросила брата о раке, он уставился в стол, челюсти напряглись, кожа на щеках натянулась.

– Я таскаю за собой смерть с самого детства, – сказал он, и Айман узнала отцовские слова. – Как тележку с камнями, – продолжал он. – Иногда несколько камней высыпаются и тележка становится легче, но потом снова наполняется. Сейчас она такая тяжелая, что скоро перевернется на меня, и ты останешься одна. – Он сделал глоток чая и посмотрел на нее: – У тебя есть дети?

– Нет. – Айман покачала головой. – Я живу одна, но подумываю завести кота.

Дима обеспокоенно посмотрел на нее и сообщил, что он как единственный сын в семье должен проследить, чтобы род не прервался.

– И поэтому я нашел тебе подходящего мужа. Он тоже казах.

– Дима… Ты не понимаешь.

Он мотнул головой и вскинул руку. Сверкнуло золотое кольцо-печатка, и Айман узнала ее. Семейная реликвия, переходящая по наследству мужчинам рода.

– Это не ради тебя, – сказал он. – Это знак благодарности отцу и матери. Человек, за которого ты выйдешь замуж, живет в Сёдертелье, и я хочу, чтобы сегодня вечером ты поехала туда со мной.

Айман окаменела.

– Не выйдет.

Он не ответил, но челюсти сжались и разжались. Он схватился за край стола и поднялся.

Она не успела увернуться от удара.

Тыльная сторона ладони ударила ее по лицу, и она тут же поняла, что удар не только силен, но и опасен. Его кольцо. Она почувствовала, как над глазом разливается жар.

Она сидела на пассажирском сиденье в его машине. Кровь больше не шла, но едва она открывала глаз, как в него тут же впивались иголки желтых фонарей на шоссе.

Он сбросил скорость. Сказал, что ему надо отлить, и свернул возле съезда на Салем в Рённинге. Вскоре он остановился на парковке возле салемской церкви. За стеной лежало кладбище.

Брат заглушил мотор и вышел, но оставил фары включенными. Захромал к кустам, обернулся в свете фар и посмотрел на нее своими пустыми глазами, после чего принялся расстегивать брюки.

В глазу пульсировало, и Айман больше не думала. Только действовала.

Она перебросила себя на водительское сиденье, повернула ключ зажигания и вдавила газ в пол.

Брат сам выбежал навстречу машине – она не собиралась сбивать его.

Его тело попало под колеса слева, Айман почувствовала, что машину занесло, и нажала на тормоз.

Дала задний ход.

На этот раз поднялась правая часть машины, рама ударилась о землю после того, как машина подпрыгнула во второй раз. Когда Айман затормозила, Дима неподвижно лежал перед ней.