Комендантский патруль - Артур Черный

— С такой охраной нам не страшен серый волк. Теперь можно вообще ехать домой до выборов.

С наступлением темноты начинает вздрагивать земля. Гулкое эхо разрывов врывается артиллерийской канонадой в томную глубину ночи.

Могучий гром войны уже не напрягает и не настораживает привыкший к нему слух. Мы спокойно и безмятежно спим.

Вчера террористы взорвали два гражданских самолета, выполнявших пассажирские рейсы. Один в Ставропольском крае, другой в Волгоградской области. Погибших более сотни человек.

Утром нас будит грохот въезжающей в поселок брони. Внутренние войска чистят прилегающую к участку «зеленку».

Я сваливаюсь с парты, втискиваю в руку автомат и выхожу на улицу. Вдоль дороги высятся недвижимые пыльные БТРы. Подхожу к троим отдельно стоящим офицерам. Ни у одного на погонах нет звезд, но выправка и манера поведения выдают их полностью. Говорю, что участковый, и коротко обрисовываю командиру роты обстановку на участке, сообщаю последние новости об увиденном и услышанном за прошедшие дни. Те с интересом слушают и, как и многие другие до них, не перестают удивляться, как мы, двое русских, живем здесь среди чеченцев. Для них это дико и не вмещается ни в какое представление о войне, которой живут они, беспросветно таскающиеся по горным рейдам, засадам и зачисткам.

В это время охраняющие с нами участок двое сотрудников чеченской вневедомственной охраны, высыпавшие из школы, уже садятся с оружием у обочины, невдалеке от войск. Один даже держит в руках легкий гранатомет «Муха».

Ты смотри-ка!

Наслышанные про «произвол армии», героические заступники пускают сейчас пыль в глаза столпившимся вдоль дороги жителям 20-го участка. Еще вчера эти двое, опасаясь прихода боевиков, переодевались в гражданское тряпье. Сегодня они собрались воевать с армией. С той самой армией, которая уже не раз доказала здесь свою силу и мужество.

Кстати сказать, собственных бородатых сородичей, что промышляют разбоем в высоких горах, долах и на равнине, чеченцы бояться гораздо больше, чем любое наше спецподразделение. Это объясняется более чем просто — отсутствием у нас, русских, звериной, неоправданной жестокости, которая присуща воюющим соплеменникам из местного населения.

Я показываю на «защитников» ротному командиру и спрашиваю:

— Сотрем?

Тот, щурясь в сторону обоих, не без презрения кивает:

— Легко! Даже мокрых штанов не останется.

— Это вряд ли, — смеюсь я, — они еще до разворота стволов деру дадут.

— Догоним! — уверенно говорит другой офицер.

Мне более чем отвратительно и неприятно смотреть на эту выходку охраны. Вот уж чья бы корова!..

Зачистив окраину поселка и никого не обнаружив, вояки уезжают к своим горам, где сейчас так прохладно. Втайне я хочу уехать с нами. Эти-то в школах не просиживают, с ними, глядишь, и заварушка какая перепадет…

Днем солдаты разбивают ломами торчащие зубцы стен, стаскивают битый кирпич к своему БРДМу и заносят обломки на ровное плато крыши. За день работы внизу у брони возникает выложенная со стороны «зеленки», кособокая, хилая и непрочная красно-рыжая стена прикрытия. Такие же вырастают и по периметру срезанной во многих местах крыши. Бойцы, обосновавшие свое жилье именно на крыше, выстраивают там нечто наподобие кирпичных домиков с дырявыми стенами для стрельбы. Уродливые в своей причудливой форме, эти амбразуры еле скрывают от палящего солнца своих обитателей. Вместо крыши некоторые солдаты натягивают днем свои выцветшие, застиранных до дыр камуфляжи.

Худые, загоревшие до черноты тела лезут в узкие щели укрытий, пытаясь спрятаться среди дырявых, продуваемых ветром нищих своих жилищ. Бетонная крошка и, накопившаяся за многие годы здесь песочная пыль окутывает саваном мокрые людские спины, пристает несмываемой грязью к лицу.

Маленькие, грязные и злые, как черти, солдаты, громко матерятся и покрикивают друг на друга. Работу надо закончить к закату. Потому что завтра уже будет другая. Это быт. Он всегда сложнее самой войны.

Я сплю или читаю литературу убогой, в три-четыре десятка книг, школьной библиотеки. Чеченцы принесли компьютерную приставку и весь день играют у телевизора в «стрелялки-догонялки» и «гонки-обгонки».

Чтобы избавиться от мягкой, утомительной лени, я строчу в черновике рифмы на разные темы, но в основном матерные, и в основном про Рэгса и Рамзеса Безобразного. До поры до времени я мудро обхожу в стихах приметную фигуру Тайда. Больше из уважения к его боевому прошлому: августу 1996 года. Тогда он, начальник Ленинского РОВДа, до последнего руководил обороной единственного не сдавшегося боевикам городского отдела. До последнего — до тех пор, пока не был подписан позор Хасавюрта.

Местные жители всерьез обеспокоены предстоящими выборами, они приходят к нам, спрашивают, пройдут ли выборы вообще. Многие боятся. Боевики запугивают их смертью за участие в голосовании.

Мой организм расслаблен до предела, и спать я уже не могу при всем своем желании. Всю эту неделю я провалялся на сдвинутых партах или траве двора.

Решив внести разнообразие и просто ради развлечения, командир отряда комендачей, высокий худой майор, собирает солдат на разведку. Он мудрит, хочет проверить все официальные подходы к школе со стороны дороги и проглядеть все ведущие к ней лесные тропы. Мы с Опером увязываемся за вояками.

Майор ведет нас через цепкие, жалящие заросли каких-то кустов, которые своими колючками бессовестно ползут за ворот и под рукава, путаются под ногами. Все в отчаянии плюют на землю, матерятся и совершенно забывают о том, что необходимо соблюдать тишину. Запутавшись в клубке крепких лиан, я прыгаю на месте и под конец падаю ничком на землю.

В самой толще высоких зеленых стен леса на узкой полянке вкопана в землю здоровая ржавая цистерна. Она неровная, с вмятыми боками, торчит из пропитанного нефтью черного грунта, как большой труп какого-то не захороненного животного. Вниз по склону тянется гнутая металлическая труба. Косая ее кишка уткнута в сливную, пропахшую контрабандой яму, на дне которой мутным пятном лежит лужа отработанного нефтеконденсата. Самопальный завод. От места за версту несет сырыми нефтяными испарениями.

Дни, проведенные в горизонтальном положении, сделали свое черное дело. После нескольких сот метров петляния по колючкам, сучкам и пням я начинаю спотыкаться о них, запинаться и то и дело, чтобы не упасть, опираться на приклад автомата. А выйдя из леса на дорогу, совсем раскисаю, ноги мои еле передвигаются, и я чувствую одышку. Кое-как добравшись до школы, мы с Опером без сил падаем на свои нары.

Сиреневый цвет утра ползет в амбразуры раскрытого окна. Длинные солнечные лучи двигаются по пыльному коридору школы.