Одержимый - Питер Джеймс

– А что вы думаете? – спросила Тереза. – Если, как вы полагаете, это не Брайан Трасслер, то что же тогда могло с ней случиться?

Майкл посмотрел на нее и понял, что она проницательна и умна. Она изучала психологию, разбиралась в языке движений и мимики.

«Она проверяет меня, потому что подозревает, – подумал он, но это не удивило его. – На ее месте я бы тоже подозревал. Если бы у меня пропала дочь, я бы всех подозревал».

– У Аманды слишком твердый характер для того, чтобы она решила исчезнуть на время, сломавшись из-за напряженной работы или… – Он замолк.

– Или личной жизни, – докончила Тереза его фразу.

– Да. Она никогда бы не пропустила важную деловую встречу, никого не предупредив. По крайней мере, она позвонила бы Лулу. – Он посмотрел в альбом, избегая смотреть на Терезу. – В лучшем случае с ней случилось что-то, из-за чего он потеряла память: травма, удар по голове, еще что-нибудь. Она не может появиться, потому что не знает, где ее ждут.

Губы Терезы сжались, она напряглась.

– А в худшем?

Майкл посмотрел на нее:

– В худшем случае она попала в аварию, и ее еще не обнаружили.

Это не было самым худшим, и они оба знали это. Тереза через силу кивнула, встала и подошла к окну.

– Когда Аманда была маленькой, – сказала она сдавленным голосом, – она любила играть в саду. Там у нее была песочница, и она строила воображаемые декорации к фильмам и оживляла их куклами и машинками. Она разыгрывала целые истории в них. Теперь я выращиваю на этом месте зелень и пряные травы: мяту, тмин, лук, розмарин, щавель, укроп. Вы любите укроп, доктор Теннент?

– Пожалуйста, зовите меня Майклом.

– Аманда научила меня жарить рыбу с укропом. Она интересовалась всем на свете. Каждого, с кем она встречается в жизни, она чему-то учит. А вас она чему-нибудь научила?

Возникла долгая пауза, во время которой теперь уже Майкл старался сохранить самообладание.

– Да, – тихо сказал он.

Тереза отвернулась от окна и посмотрела на него покрасневшими глазами.

– Она научила меня снова жить.

Томас лежал голый на тонком, отделанном белым шнуром белье, в кровати под балдахином. Спальня матери. Запах духов «Шанель», ее волос, ее ароматических масел, ее кожи все еще витал в воздухе.

Она была на экране. В шикарном платье, она садилась на пассажирское сиденье «феррари» с откидным верхом, стоящего возле парадного входа казино в Монте-Карло, в то время как Рок Хадсон придерживал для нее дверь.

– Ты такая красивая, мамочка, – прошептал Томас.

По лицу у него текли слезы.

Три недели и два дня. В гробу, в холоде и одиночестве. В темноте.

Он нажал «паузу» на пульте дистанционного управления. Лицо матери крупным планом застыло. Он взял со столика маленький магнитофон «сони» и нажал кнопку воспроизведения.

Доктор Майкл Теннент сказал:

«О беседковой птице? Нет, не знаю. Орнитология – одно из ваших увлечений?»

Томас остановил пленку, перемотал назад и прослушал снова.

«О беседковой птице? Нет, не знаю. Орнитология – одно из ваших увлечений?»

Остановив кассету, он взял второй магнитофон и произнес в него:

– Здравствуй, Аманда. Как дела?

Потом немного подождал и сказал эту фразу еще раз. Вторая попытка получилась более удачной.

Он проиграл голос психиатра, затем свой собственный. Пока не похоже. Лицо матери выжидательно смотрело на него с экрана. Он стер запись и попробовал снова:

– Здравствуй, Аманда. Как дела?

Лучше! Гораздо, гораздо лучше!

Томас выдвинул ящик прикроватного столика, вынул оттуда пластиковый вибратор матери и провел его гладкой закругленной поверхностью по носу. На нем еще сохранился ее запах. Он глубоко вдохнул, глядя на ее лицо.

– Здравствуй, – сказал он. – Здравствуй, Аманда. Как дела?

Мать улыбалась ему с экрана.

Ей нравилось.

– «Безопасное прибытие». Видел этот фильм? – спросил Рон Саттон, глядя на забранную в рамку афишу в коридоре квартиры Коры Барстридж.

– С Эрнестом Боргнайном и Уолтером Пидженом, – сказал Гленн. – Хороший фильм.

– Мне не понравился конец.

– Ты прав. Конец дерьмовый.

Саттон был в белом комбинезоне, в резиновых перчатках, с большим черным чемоданом. Гленн в своем коричневом костюме чувствовал себя рядом с ним одетым в тряпье.

– Вот здесь я ее нашел.

Саттон поглядел на кровать.

– Где лежала записка? – спросил он.

– В гостиной.

Они прошли в гостиную, и Гленн показал письменный стол, на котором, прижатая статуэткой русалки, лежала записка, находящаяся сейчас у коронера.

– Что на ней было написано?

– «Я больше не могу смотреть на себя в зеркало».

Саттон поднял брови.

– Это цитата из ее фильма «Зеркало на стене». С Джеймсом Мэйсоном и Лоуренсом Харви. Тысяча девятьсот шестьдесят шестой.

– Никогда его не видел.

– Не видел?

– Да. Всегда был занят, когда он шел по телевизору.

– В прошлом месяце он шел по «Би-би-си-1».

– Знаю. У меня сын что-то записал поверх него.

– Это ее лучший фильм. Не могу поверить, что ты его не видел, – сказал Гленн.

Но Саттон его почти не слушал. Он задумчиво оглядывал комнату.

– Это странно – цитировать в предсмертной записке реплику из своего фильма.

– Я тоже так подумал.

– Вчера по телевизору об этом фильме рассказывал Барри Норман – я случайно включил на половине передачи.

– Я ее записал, но еще не смотрел. Вчера лег спать пораньше.

– Он говорил, что этот фильм начался с конфликта.

– С какого?

– Он говорил, что изначально на эту роль назначили Глорию Ламарк, затем что-то случилось, и ее заменили.

Гленн кивнул:

– Да, я тоже об этом знаю. Кое-что по этому поводу можно найти в биографиях Коры Барстридж. Они даже оскорбляли друг друга на публике, а однажды, на премьере какого-то фильма, Глория Ламарк швырнула в Кору бокал вина. В присутствии кого-то из членов королевской семьи. – Гленн покачал головой. – Поверить не могу, что ты его не видел. Черт, этот фильм сделал карьеру Коре Барстридж. За него она номинировалась на «Оскар».

Саттон прошел к входной двери, открыл ее, осмотрел, закрыл, затем снова открыл.