Струна - Виталий Каплан

И все же не покидало меня ощущение, что Мраморный зал — здесь. Ведь он, Мраморный, не только место, но и нечто большее. То ли воздух такой, то ли тени так легли, то ли просто оттенки настроения — но в голове то и дело вертелось то самое: «Мы прощаем тебя, Уходящий».

Уходящий сидел справа от стола, на низеньком черном табурете, развернутый лицом к залу. Конечно, это просто совпадение, черные пластмассовые табуреты не столь уж редки — дешевая техническая мебель. И все-таки — «а на черной скамье, на скамье подсудимых».

Он и сам, похоже, ощущал нечто подобное. Плечи сгорбились, лазоревая рубашка, несмотря на жару, застегнута до горла, вместо обычных шортиков — длинные, со стрелкой, брюки. Видать, переодели в парадное. А может, просто сочли недостойным носить «вежатскую» одежду. При том, что формально суда пока не было. Как раз сейчас начинался.

Впрочем, и так все ясно. Понурившийся Димка не шевелился, не поднимал глаз. В коротком и сумбурном разбирательстве, час тому назад, в смотрительском кабинете, он и не думал отрицать свою вину. Просто буркнул один раз «да, это я», а после молчал, изо всех сил стараясь не разреветься. Ему удавалось. О его мотивах оставалось только догадываться. Да и что бы он мог сказать собравшейся толпе педагогов, под аккомпанемент душераздирающих воплей Ольги Александровны Стоговой?

Именно она и настояла на созыве «детского суда». Осоргин пытался возражать, но тщетно — Оленька была в своем праве. Сейчас, возглавляя делегацию «Веги», она имела все полномочия смотрителя. И значит, мозгла собрать этот самый суд без чьего-либо разрешения свыше. Юрик, конечно, мог бы не дать ей зал, не пустить на слушание здешних ребят, сославшись на поздний час и режим — но так было бы только хуже. «Вежата» и на лесной полянке исполнили бы сей ритуал, а вот Димкина судьба в этом случае решилась бы по самому жесткму варианту. Ну а уж скандал на весь мир, «война упсов» — это уж ни в какие ворота не лезло. И Осоргину пришлось согласиться, а скрип его зубов никто не слышал.

История и впрямь была странной, если не сказать идиотской. Димка Соболев, воспитанник приюта «Вега», непонятно с какого перепугу выпустил запертых в подвальном закутке скинов. Тех самых, кому предстояло денька два посидеть в голых стенах, мучаясь жуткими перспективами. Потом, по Юриному плану, предполагалось выгнать их пинками под зад и предоставить собственной участи. Но оболтусы не просидели и суток. Сегодня после ужина Димка Соболев прокрался по лестнице в подвал, отодвинул засов и вывел узников из заточения. Причем мало того, что открыл им дверь — так проводил до забора, до удобного для перелезания места. И вдобавок стоял на шухере.

О том, что в «Березках» имеются видеокамеры, он то ли не знал, то ли забыл. А может, попросту наплевал.

Теперь предстояла расплата.

Началось, конечно, с обвинительной речи, и конечно, держала ее Оля Стогова. Кому же еще? Её ведь воспитанник проштрафился, бросил тень, опозорил — и так далее.

Встав из-за стола, Стогова вышла к самому краю сцены — точно актриса, напрашивающаяся на аплодисменты. Но аплодисментов не было — только глухое молчание, разбавленное тихим шепотом и сопением. Выдержав точную паузу, Ольга произнесла:

— Я обращаюсь к вам, ребята, и прежде всего — к воспитанникам «Березок». Мне трудно говорить. Трудно, потому что стыдно. Сегодня случилось отвратительное, гадкое преступление, да что там преступление — предательство. И совершил его не какой-то чужой злобный человек, а свой. Наш мальчик, из приюта «Вега», Дмитрий Соболев. Вот он сидит перед вами, но не смотрит на вас. А знаете, почему не смотрит? Нет, ему не стыдно. Он просто-напросто боится вас, боится взглянуть в глаза. Боится вашего суда. Но ему не стыдно. Стыдно — мне. Это я оказалась глупа, недальновидна, я не сумела воспитать в этом мальчике если не совесть и честь, то хотя бы простую человеческую порядочность.

Ольга перевела дыхание. Сейчас, в мощном свете множества укрепленных под потолком ламп, красные пятна на ее щеках уже не гляделись перезрелыми помидорами. Съежились пятна, поблекли. Да и сама она была бледна, сжатые губы формой напоминали кривой клинок, и чувствовалось, что Стогова готова рубить наотмашь. Были у нас в институте такие девочки, пламенные комсомолки. За светлые идеалы готовые хоть на субботник, хоть на эшафот. На субботник, правда, получалось чаще. Меня самого на втором курсе обличали за прогулы и общественную пассивность — с таким вот жаром в глазах и сталью в голосе. Ох, не поздоровится Димке! Идиот, ну зачем он? Что с ним вообще стряслось? Взыграли старые хулиганские симпатии? Выручать подонков, избивавших малышей? Неужели эти скины ему не противны? А вот выходит, не противны. Не дурак же Димка, понимал, чем рискует. Что же за безумное чувство его обуяло?

— Я не знаю, почему Дмитрий совершил это предательство, — передохнув, продолжала Ольга. — Он отказался отвечать на этот вопрос. Поэтому я просто напомню вам всем, как было дело. Вы знаете, что случилось вчера. Как местные хулиганы набросились в лесу на маленьких ребят из младшей группы «Березок», долго и жестоко избивали их, одной девочке сломали ребро. Здоровые лбы, по шестнадцать лет, сильные, наглые, жестокие. Но сделали это они не из обычной подростковой жестокости. Все гораздо хуже. Эти подонки основали в своем поселке фашистскую организацию, назвали ее «белый порядок». А вас всех, тут собравшихся, детей с нелегкими судьбами, они считают отбросами, недостойными жить. Они хотят очистить от вас землю. Будь у них реальная возможность, никого из вас уже не было бы на свете. Вас сожгли бы в газовых камерах…

Я поморщился. Для вящего эффекта Оленька объединила газовые камеры и лагерные крематории в один флакон. Впрочем, современные дети и не заметят накладки.

— Но, к счастью, настоящей силы у них нет и не будет! — отчеканила Стогова. — Даже если наше государство, погрязшее в смутах и пороках, не сумеет противостоять, то есть, как все вы знаете, и другая сила — Высокая Струна. И она никогда не допустит… Однако, — в ее голосе появился намек на язвительность, — здешние мерзавцы этого покуда не поняли. Они считают себя достаточно крутыми, чтобы избивать детей. Мозгов нет, так накачали кулаки…

В зале кто-то хмыкнул и тут же заткнулся. Да уж, Оленька сказанула. Впрочем, она ничего и не заметила, распаленная собственным красноречием.

— Я продолжаю. Этих подлецов удалось поймать. И вот они сидели запертые в подвальном помещении, пока руководители вашего приюта решали, как с ними поступить. Ситуация, прямо вам скажу, сложная и неоднозначная, непонятно, как лучше — завести официально уголовное дело или наказать их как-то иначе… Впрочем, сейчас речь о другом. Дмитрий Соболев, воспитанник приюта «Вега», выпустил из-под замка арестованных. Выпустил и помог бежать. Хотя бежать этим негодяям и некуда, но неважно… Соболев во — время ужина, когда большинство народа было в столовой, прокрался в подвал и отодвинул засов. Вы же понимаете, в наших струнных приютах нет и не может быть никаких настоящих карцеров, у нас не колонии. Поэтому негодяев заперли в обычной кладовке, закрывающейся снаружи засовом. Никому и в голову не могло прийти, что у молодых фашистов найдется сообщник. Между прочим, оказалось, что поступок Соболева вполне обдуман. Сразу как обнаружился побег, мы с руководством «Березок» проглядели видеозаписи. И оказалось, что еще днем, в тихий час, Соболев бегал к этой кладовке и о чем-то с теми хулиганами разговаривал. Звук, к сожалению, здесь почему-то не записывают, только видеоряд… Вот так обстояло дело.