Вид с больничной койки - Николай Плахотный

— Спасибо, отец, за солидарность… К сожалению, староваты вы для нас. Присылайте-ка лучше внуков.

На всякий случай, однако, записал мой адрес.

По пути домой мысля меня озарила: «А не подать ли на автозаводцев в суд?».

Так, с открытым забралом и с авторучкой наперевес вышел я на тропу войны.

Судебный иск против АВТОВАЗа закончил ультимативно: «Пора уже, давно пора заемщикам платить по просроченным счетам». К заявлению приобщил оригиналы документов, подтверждающих право акционера к данному объекту приватизации, что и было зафиксировано в протоколе всероссийского чекового аукциона (от 15.03.94 г.). К пакету были приложены акции, точнее, ксерокс персонального — исторического! — ваучера, а также вся переписка с администрацией предприятия. Бумаги подтверждали: имярек — не жох и не мошенник — натуральное физическое лицо с юридическими правами.

Претензии к компании, а также к холдингу «Автопром» обозначил в скромной цифре 220 тысяч рублей. Это с учетом серий инфляций первоначального номинала ваучера, плюс к тому моральный ущерб: нервотрепка, душевные переживания, сказавшиеся на здоровье.

Готовясь к суду, заглянул в государственные акты. В августе 1993 года Ельцин подписал указ «О введении в действие системы приватизационных чеков». Днем раньше Госкомитет по управлению имуществом принял доступное пониманию масс постановление за номером 168/34. Оное гласит: «Приватизационный чек является государственной ценной бумагой. Он может быть использован в качестве средства платежа в процессе приватизации, в соответствии с принятой экономической программой, а также законодательством Российской Федерации. Приватизационный чек может быть обменен на акции инвестиционных фондов, либо обменен на акции предприятий физическому или юридическому лицу, либо передан по наследству». Просто, ясно, доверительно.

Один Рыжий (из свиты Ельцина) сулил каждому владельцу темно-голубого фантика собственность адекватную стоимости двух авто «Волга». Я же ставил вопрос о компенсации, можно сказать смехотворной. Речь шла о цене четырех покрышек к «Ладе», плюс задний бампер в придачу.

С утра пораньше явился на Новую Басманную. Прошел через парадный подъезд и притормозил у отдела делопроизводства. Дева по имени Мария, перелистав содержимое папки, обронила:

— С документами все в порядке. Завтра прямо с утра идите в 103-й кабинет за письменным определением.

Как человек чувствительный, тут же у стойки мысленно решил: по завершении процесса прийти к лучезарной приемщице с букетом цветов.

На следующий день в очереди был я третий. Здесь тоже сидела Мария. Порывшись в чреве компьютера, чернобровая смуглянка выдала на руки информацию: дело заведено! Назвала пятнадцатизначный номер, а также фамилию судьи: Федоринина. Сверх того барышня дала совет: башмаки зря не бить. Позвонить из дома в офис и скорректировать дальнейшие действия.

Я был ошеломлен. Какая четкость вкупе со служебной исполнительностью. Не сходя с места, определил: сюда, конечно, тоже букет!

В сознании русского человека судебное действо представляется в виде таинственной мистерии, за ширмами которой скрываются жуткие оборотни. Не знаю ни одной русской сказки, в которой по достоинству прославлялись ум, благородство, порядочность и прочие душевные качества чиновника в судейской мантии. Владимир Даль с горечью констатировал: «У нас нет ни одной пословицы в похвалу судам!». Исстари русский человек суды избегал, боялся. Не на голом же месте возникла поговорка: «Не судись, да не судим будешь».

Сызмальства испытывал я неприязнь и оторопь перед всей правоохранительной системой. Особенно пугало слово «следователь». В разной связи родители обычно произносили его шепотом, чуть ли не с оглядкой. Изредка в этой связи звучали странные фамилии: Портной, Скок, Гусман. В том же ряду оказался некто по фамилии Сруль. Однажды я увидел его идущим по улице, вооруженным 25-зарядным маузером, зачехленным в нелепую деревянную кобуру, которая болталась на боку и ритмично била владельца по левей ляжке.

Позже в ряду пугающих детское воображение слов появились «обыск», «допрос», «арест» и жуткое «тюрьма». Последнее ассоциируется с точной датой: 17 января 1935 года. Число это проставлено на почтовой карточке, отправленной в город Купянск, где мы зимовали с мамой. Отец послал весточку из «предварилки» — так в ту пору назывался следственный изолятор, где молодой ветврач сидел в ожидании, пока Сруль с Гусманом распутывали криминальный клубок… Речь шла об умышленном вредительстве. Резервное конепоголовье, предназначенное для пополнения кавалерийских эскадронов, оказалось зараженным сапом.

Дело пахло трибуналом. Адвокаты наотрез отказались участвовать в разбирательстве, что предвещало самые тяжкие последствия. Сразу ж и у мамы возникли неприятности на службе… И вдруг наш доктор Айболит поздним вечером постучал в окно.

В нашем семейном архиве семьдесят лет уже хранятся две казенные почтовые карточки с персональным напутствием узника своему четырехлетнему чаду. Написано же было, что называется, на вырост адресата. Скажу: наш Федор Ефимович по душевному складу был философ, частично лирик, хотя и не писавший стихов. Фиолетовыми чернилами, пером формата № 86 каллиграфично выведено:

«На память Колечке! Прежде, чем войти в сложный механизм самостоятельной жизни, надо, друг мой, изучить природу, общество, науку, литературу… Особенно последнее! Словесность надо любить, по силе возможности двигать… Она, и только она спасет человечество.

Твой папа.

7/34 год».

Батя смолоду увлекался сочинениями Гегеля. Любимой книгой была «Феноменология духа». Из нее хуторской юнак черпал понятия, образы, манеру письма и даже речи. В частности, это сказалось и на стиле послания четырехлетнему чаду. Сгодилось же не только мне! Те фиолетовые строки читает и перечитывает уже третье поколение. Причем всяк толкует и расшифровывает то «камерное послание» по-своему.

Пользуясь случаем, всем-всем докладываю: суд над местечковым коновалом не состоялся. Выдвинутые обвинения не соответствовали действительности. На языке юристов это называется так: дело рассыпалось! В тот же вечер наша троица праздновала освобождение. Как сейчас помню, стол украшала узкогорлая бутылка белорусского вина «Спотыкач». В мой стакан с лимонадом тоже попало несколько капель.

Горечь от того, что наш отец полгода валялся на нарах, долго потом отравляла жизнь домочадцам. В моем сознании укоренилась неприязнь к правоохранительной системе в целом. Более того, мешала выполнять профессиональные обязанности журналиста. Кто-то из друзей в шутку назвал это «бзиком». С маниакальным упрямством избегал я контактов с людьми в милицейской форме и с теми, кто обряжается в черные атласные мантии.

Да, были у меня и собственные предчувствия, и чужой опыт, и наставления доброжелателей… И все же на старости лет, как последний лох, встрял в борьбу с Голиафом.

2

В школе по математике имел я твердую «четверку». Как орехи щелкал тригонометрические функции с двумя и даже тремя неизвестными. И вот решил тряхнуть стариной: задался целью высчитать объем средств, которые оказались в руках хозяев автогиганта в процессе ваучерного бума.