Ночная Земля - Уильям Хоуп Ходжсон

Подхватив Деву на руки, я побежал во всю прыть, уже не надеясь спасти наши жизни. Едва я выбежал из-под рушащегося водяного навеса, взметнувшаяся вверх глыба упала с высот и разбилась о камень за моей спиной, осколки зазвенели по моему панцирю и заставили меня пошатнуться. Но я лишь плотнее прижал Деву к груди, защищая ее своим телом, и успел вынести из беды.

Наконец я смог поставить Деву на ноги, а она даже не заметила, насколько близко от смерти побывали мы по ее вине, не заметила и того, что я едва избежал ранения; словом, Наани радостно смеялась, хотя мне было не до смеха: сердце мое окаменело от ужаса за нее, к тому же я был слегка оглушен ударами, нанесенными осколками камня. Любовь недалека от безрассудства, и я понимал, что Наани нужно вывести из этого настроения, даже если мне придется при этом причинить боль ее милому телу, чтобы вернуть к естественному благоразумию, однако не мог сделать этого, ведь Дева смеялась так радостно и казалась настолько изящной, что даже ее причуды были милы моему сердцу. Возможно, мои слова напомнят и вам о днях вашей любви. Тем не менее, я пытался урезонить Наани, однако на все мои уговоры она отвечала только полным блаженства смехом.

Наконец мы отправились дальше, и Дева часто отходила от меня, пела и плясала по пути. А я молчал, ощущая, как мне не хватает ее любви и нежности, тем более после подобного испытания. Вы и сами почувствовали бы нечто подобное, совершив подвиг ради любви вашей Девы и не встретив взаимопонимания с ее стороны.

Итак, я слегка приуныл, ощущая раздражение от полученного удара, а быть может, и от любовной дурости, напавшей на Деву. Словом, сердце мое страдало и любило; но как прекрасны такие размолвки, не знающий их человек был бы немногим лучше муравья или машины.

Ну а когда пришел шестой час, мы остановились, ели и пили, а потом направились дальше, повернув от двух огромных огненных гор и оставив их за спиной вместе со всеми окружавшими просторами… спокойствием лесов, шумом гор и постоянным сотрясением земли.

Во время последнего привала Дева самым изящным образом обвила свои волосы вокруг головы и принялась лукаво поглядывать на меня; однако я решил не обращать внимания, и, в конце концов, Наани распустила их по плечам так, как мне нравилось, и при этом напевала.

Тем не менее, я молчал и старался не смотреть на нее с любовью, не проявлять удовольствия, замечая ее милые шалости, как бы ни хотелось мне, чтобы она просто шла рядом со мной и прекратила эту разделявшую наши души игру.

Словом, мы шли вперед, а Дева старалась добиться, чтобы я обратил на нее внимание; она нередко пела, и песни ее иногда казались мне странными; и все же они говорили о любви, как и песни нашего века… истинно, на земле существует только одна песня, просто в разные времена ее поют чуть иначе.

Однако вскоре я оставил эти мысли и обратился к другим. Увы, дух мой ощущал, что нас ожидает какая-то опасность. Вспоминая Горбатых, я все время оглядывался вокруг и просил Деву держаться поближе — ведь за окружавшими нас деревьями могла спрятаться любая тварь.

Однако Наани не подходила близко ко мне, поэтому я снял Дискос с бедра и старался не оставлять ее. Дева как бы не замечала этого, однако не забывала о том, что должна заботиться о снаряжении.

Проявляя сугубую осторожность, я велел ей не отходить от меня, однако Наани не слушалась и часто удалялась в сторону; истерзанный страхом за нее, я, наконец, поймал ее и попытался образумить, но она не захотела слушать меня и метнулась прочь в то самое мгновение, когда я выпустил ее.

Сердце замерло в груди моей: в чаще что-то шевелилось, а Дева бежала навстречу опасности.

И я бросился следом за Девой, окликнул не — но не слишком громко, чтобы неведомая тварь не обратила на нее внимания, но Наани, ничего не замечая, бежала так быстро, что я гнался за ней с полминуты, ведь она побежала первой, а мне мешал панцирь.

Поймав, я тряхнул Деву за плечи и указал на деревья, под которыми до сих пор шевелилось это самое нечто. Тут она незаметным движением вырвалась из моих рук и с истинной вредностью бросилась именно в то самое место. Охваченный тревогой и ужасом я бросился следом за ней и, вложив все силы в движение, немедленно поймал Деву, которая вновь начала сопротивляться. Тогда, взяв ее на руки, я побежал прочь от зловещей тени.

Наконец деревья начали редеть, и я заметил, что мы приблизились к реке, через которую, как вы помните, я переправился на плоту, и обрадовался, предвкушая безопасный отдых на острове, но, тем не менее, не забывал о своих намерениях: опустив Деву на землю, я не отпускал ее руки.

Наани словно бы успокоилась у меня на руках, трепеща всем телом, она припала лицом к моему панцирю. После, когда она перестала дрожать, я поцеловал ее — близкую, прячущую глаза, в покорные губы.

А потом и она сама захотела меня поцеловать, и я ответил на ее поцелуй, и Дева вновь превратилась в мою Собственную и обрела присущую ей природную рассудительность.

Как только Наани вернулась к привычной сдержанной и естественной манере, мы поспешили к реке, — я никак не мог забыть про шевелящуюся тень и хотел, чтобы мы поскорее соорудили плот и перебрались на маленький остров, где я уже ночевал один раз. В тот день я намеревался ограничиться коротким переходом, потому что остров был безопасным и хорошим местом для сна.

Услышав от меня об острове, Дева пришла в великий восторг, ибо там я ночевал по пути к ней; ей было интересно и перебраться туда на плоту.

Мы спустились к воде; там, на самом берегу, оставались те два ствола, которые послужили мне плотом. Я показал их Моей Единственной, и Наани уронила над ними слезу, а потом срезала тоненькую веточку, спрятав ее в качестве памятки.

Мы решили хорошенько оглядеться вокруг, чтобы найти такое дерево, которое можно было бы срубить. Дева ради этого забралась на оказавшийся поблизости камень с плоской вершиной.

Почти сразу Наани крикнула мне, что видит дерево, пригодное для наших целей в сотне шагов отсюда, и мы вместе направились за ним; Наани хотела помочь мне, однако я отнес ствол словно перышко и положил возле остальных. После мы отправились за ветвями; я срезал их с живых деревьев, осторожно и разумно действуя Дискосом.

Положив ветви в качестве поперечин, я связал стволы лямками и поясами, сделав таким образом вполне подходящий плот — никакое чудовище не смогло бы добраться до нас из воды.

Закончив плот, я столкнул его на воду. Дева помогала, ибо сооружение мое оказалось весьма тяжелым. После этого я воткнул в песок заостренную ветвь и зацепил плот за сей шаткий причал.

Теперь нужен был шест, чтобы толкаться вперед; и меня встревожило, что тот, которым я пользовался на пути туда, исчез со своего места около обоих стволов, где я оставил его, надеясь, что сумею вернуться тем же самым путем.

Исчезновение это заметно обеспокоило меня и заставило поторопиться. Попросив Деву перенести ранец, кисет и свой сверток на плот, я принялся разыскивать взглядом тонкое деревце. Одинокая жердь торчала почти рядом с плосковерхой скалой, на которой расположилась Дева. Пока я занимался делом. Дева стояла на страже и не закрывала рта. В то время как разум мой разрывался между ее милой болтовней и собственным спешным делом, дух мой ощутил приближение опасности. Дева почувствовала то же самое; она вдруг умолкла и посмотрела на меня с некоторой тревогой. Едва я взял шест в руки, позади нас в густых зарослях послышался топот.