Похвала праздности. Скептические эссе - Бертран Рассел

двух третей производственных мощностей страны было направлено на нужды передовой или иные виды военных нужд. Однако на протяжении всей войны Великобритания удовлетворяла военные запросы и поддерживала уровень жизни гражданского населения, который никогда не становился невыносимо низким, а в определенные периоды и для определенных классов, пожалуй, оставался столь же комфортным, как в мирное время. Это удалось ей, по итогам, без всякой помощи других стран. Она импортировала на взятые взаймы деньги из Америки меньше, чем поставила на данные взаймы деньги государствам-союзникам. Таким образом, она поддерживала весь текущий объем потребления как для военных нужд, так и для нужд гражданского населения с помощью лишь малой доли производительной силы посредством текущего производства.[45]

Обсуждая обычную торговую систему мирного времени, он замечает:

Таким образом, ключевым свойством экономической системы мирного времени было отсутствие сознательного руководства и контроля. Однако по строгому критерию условий войны эта система оказалась, по крайней мере для тех условий, крайне нецелесообразной и несовершенной. По новым стандартам она была слепа и расточительна. Производила слишком мало, производила не те товары и доставляла их не тем, кому было нужно.[46]

Система, которая постепенно создавалась под давлением войны, превратилась в 1918 году по всем основным показателям в совершенный международный социализм. Союзные правительства в совокупности были единственным покупателем продуктов питания и сырья и единственным судьей касательно того, что следует импортировать не только в их собственные страны, но даже и в нейтральные европейские государства. Они обладали абсолютным контролем над промышленностью, поскольку контролировали сырье и могли выделять его предприятиям по своему выбору. Что касается продовольствия, тут они контролировали даже розничную торговлю. Устанавливали и цены, и количества. Их решения осуществлялись главным образом через Союзнический совет по морскому транспорту, который в итоге завладел контролем почти над всеми доступными торговыми судами в мире и, следовательно, мог диктовать условия импорта и экспорта. Таким образом, система по сути представляла собой международный социализм в применении главным образом к внешней торговле – а это тот самый вопрос, который труднее всего дается политическим социалистам.

У этой системы обнаружилось одно странное свойство: ее удалось ввести, не вызвав враждебности капиталистов. Для политики военного времени было абсолютно необходимо любой ценой убедиться в том, что все значимые группы населения удовлетворены. Например, в момент наибольшей транспортной напряженности было решено, что лучше сократить поставки боеприпасов, а не продовольствия, из страха возмутить гражданское население. Настраивать капиталистов против себя было бы очень опасно, но в итоге вся трансформация произошла без каких-либо серьезных трений. Вместо того чтобы подходить к вопросу с позиции «такие-то и такие-то классы людей порочны и их следует наказать», была избрана позиция «система мирного времени была неэффективна, и необходимо создать новую с наименьшим неудобством для всех заинтересованных сторон». В условиях общенациональной угрозы согласие на меры, которые правительство посчитало необходимыми, получить было не так трудно, как в мирное время. Но даже в мирное время процесс шел бы проще, если бы эти меры рассматривались с административной точки зрения, а не с точки зрения классового антагонизма.

Из опыта управления военных лет напрашивается вывод, что большинство потенциальных выгод социализма достигаются с помощью государственного контроля над сырьем, внешней торговлей и банками. Такую точку зрения подробно развивает Ллойд в своей ценнейшей работе «Стабилизация» (Stabilization)[47]. Ее можно рассматривать как однозначный прорыв в научном анализе проблемы, и им мы обязаны экспериментам, которые навязала государственным служащим война.

С практической точки зрения один из самых интересных моментов книги сэра Артура Солтера – его анализ метода международного сотрудничества, который, как было обнаружено, лучше всего работает на практике. Не предусматривалось, чтобы каждая страна отдельно изучала каждый вопрос, а затем нанимала дипломатических представителей, чтобы обеспечить себе как можно лучшую позицию в переговорах с другими державами. Согласно принятому плану, по каждому вопросу был создан отдельный международный комитет экспертов, с тем чтобы конфликты происходили не между странами, а между отраслями сырья. Комиссия по пшенице спорила с комиссией по углю и так далее; но рекомендации каждой из них были результатом обсуждения экспертов от различных государств-союзников. По сути, это была система почти международного синдикализма, если не считать главенствующей позиции Верховного совета Антанты. Мораль здесь в том, что для успешного интернационализма необходимо организовывать отдельные функциональные департаменты на международном уровне, чтобы одному верховному международному органу не приходилось разбираться с требованиями конфликтующих чисто национальных органов.

Любому, кто прочтет книгу Солтера, сразу же станет очевидно, что международное правительство, существовавшее на базе государств-союзников во время войны, увеличило бы материальное, психологическое и нравственное благосостояние почти всего населения земного шара, если бы его можно было учредить повсеместно и в мирное время. Оно не повредило бы деловым людям; более того, им легко можно было бы пообещать в качестве бессрочной пенсии их среднюю прибыль за предыдущие три года. Оно искоренило бы безработицу, боязнь войны, нищету, недо- и перепроизводство. Доводы и методика изложены в книге мистера Ллойда. Однако, несмотря на эти очевидные и глобальные преимущества, перспектива чего-либо подобного если вообще возможна, то еще более далека, чем установление мирового революционного социализма. Проблема революционного социализма в том, что он вызывает слишком бурную оппозицию; проблема социализма государственного служащего в недостатке поддержки. Сопротивляться некой политической мере человека заставляет страх, что она нанесет ему вред; поддерживать – надежда (обычно подсознательная) на то, что урон потерпят враги. Поэтому политика, которая никому не вредит, поддержки не получает, а политика, которая завоевывает мощную поддержку, также находит и ярых противников.

Прямыми следствиями индустриализма стали невиданные ранее необходимость общемирового сотрудничества и возможность вредить друг другу обострением враждебности. Но единственное обращение, которое вызывает инстинктивный отклик в партийной политике, – это обращение к враждебным чувствам; люди, которые ощущают необходимость сотрудничества, бессильны. До тех пор, пока система образования, направленного по новым каналам, не взрастит целое поколение, а пресса не откажется от подстрекательства к ненависти, нашими нынешними методами можно будет внедрить лишь вредоносный политический курс. Но очевидных способов реорганизовать образование и прессу без изменения политической системы не существует. Путем обычных действий эту дилемму не разрешить – во всяком случае, еще очень долгое время. Как мне кажется, лучшее, на что можно надеяться, – это то, что мы (как можно больше из нас) станем политическими скептиками и будем строго воздерживаться от веры в различные привлекательные партийные программы, которые нам время от времени предлагаются. Многие весьма благоразумные люди, начиная с мистера Герберта Уэллса и далее, считали, что недавняя война положит конец всем войнам.