Лесные сказки и были - Виталий Бианки

Отбил белогорлик одну из стаи – и за ней.

Ласточка туда-сюда, зигзагами. Да не тут-то было: изворотлив соколок, не хуже её.

А в колхозе у нас силосная башня вот уже пятый год как сложена из кирпича. Высокая, круглая.

Гляжу: ласточка к ней. Да тем же ходом вокруг башни.

Он, конечно, за ней: схорониться-то ей там всё равно негде.

Она у самой что ни на есть стенки круг даёт. Крылышки-то у неё коротенькие, так чуть не в притирочку к стене.

Он так не может: крылья у него долгие.

Соколок вокруг башни круг даёт большой, а ласточка – малый. Ей скорей обернуться.

На втором кругу, гляжу, она уж от него за башней.

Ну, где ж ему тут её догнать?

Отлетел, не солоно хлебавши.

И спаслась касаточка.

Тут сила не берёт.

Ещё вот про воробьишку одного скажу, – как на него ястреб накинулся.

У меня в палисаднике случай был.

Целый выводок воробьишек на улице за моей изгородью прыгал. А ястреб через два двора в ёлке прятался, с них глаз не спускал – караулил минуту.

Ястреб ведь не то, что сокол. Соколу что шире кругом, то лучше. Он как волк свою добычу ловит – догоном. И всё больше на лету птиц берёт. А ястреб – этот как кошка: схоронится в засаду да вот из прикрытия-то и кидается. От него куда ни схоронишься, – он вытащит: ноги долгие, когти хваткие.

Вот ястреб сидел на ёлке и ждал, когда людей на улице не будет. Меня не видал, потому что я в избе сидел, за окном.

Улучил минутку, снялся да по-за избами неприметно – да шасть на воробьишек!

Те, конечно, горохом врассыпную!

А один не успел.

Ястреб уж над ним и ноги вперёд вытянул, – вот скогтит!

А воробьишка, не будь дурак, скок – и за изгородь. Он маленький, ему между кольями как раз проскочить.

Ястребу, конечно, так нельзя: крылья не дадут, – они у него широкие. Ему через изгородь надо.

Он взмыл – и ко мне в палисадник.

А воробьишка назад – сквозь прутья – на улицу.

Ястреб повернул да за ним – через изгородь.

Ну, да ведь не поспеть же ему никак: воробьишка-то давно уж опять у меня в палисаднике.

А тут на улице люди показались – колхозники наши.

Пришлось ястребу убираться подобру-по-здорову: так и так не его добыча!

Провёл его воробьишка. Хоть целый день за ним гоняйся – не поймаешь.

Рябчики – вот у кого поучиться в прятки играть.

– Уж кому-кому, а нам-то, охотникам, доподлинно известно, какие они ловкачи по этой части.

По тетеревиным или там глухариным выводкам умудрился – вывел человек легавых собак, разных там сеттеров да пойнтеров. Таких собак, что стойку на дичь делают.

Легавая собака носится впереди хозяина – туда-сюда: дичь разыскивает. А как нашла, так на полном ходу – стоп! – и ни с места.

Тетеревята, конечно, от неё в траве прячутся, под кочками. Припадут к земле, – не шелохнутся.

Каждый тетеревёнок думает: «Она не на меня глядит. Она меня не заметит».

А собаке видеть их совсем и не надо: она носом точно знает, где они сидят, – чутьём.

Охотник, конечно, подходит, посылает собаку вперёд. Тетеревята все разом – фырр! – срываются, летят кто куда. Тут уж, ясно, разве только слепой их не увидит: в воздухе да совсем близко.

Которые в траву опустятся, – тех живо опять собака носом разыщет. А которые на деревья усядутся, – те перед тобой как на ладошке: рыженькие-то на зелёном.

Бери палочку-стукалочку, стучи: «Вижу! Вижу!»

А вот на рябчиков никакая собака не может.

Те, как её заслышат, сразу – фырр! – и всем выводком по деревьям. Ружья́ поднять не успеешь.

А сел рябчик на дерево – и кончено: пропал из глаз.

Такое у него перо-невидимка. Самого защитного цвета в лесу – пёстрого. Всё в серых, да чёрных, да рыжих рябинах. В лесу-то ведь всё кругом в глазах так пестрит.

Только я придумал всё-таки, как их на ветках высматривать.

Вспорхнёт выводок с земли, и слышно: «стук, стук, стук!» – по веткам рассеялись; я сейчас становлюсь на колено, голову к плечу нагибаю – и так гляжу. Этак тебе всё по-другому видится.

Лес будто набок приляжет. Ветки всё слоями на небе, слоями. И сучочки все торчат прямо от них или вниз. И уже неважно тебе, что листва пестрит: ты только сучочки эти и примечай.

Глядишь так, глядишь на деревья, да вдруг и удивишься: почему один сучок на ветке столбиком вверх?

Эге, брат, вот ты где!

Стоит на ветке ножками, сам весь вытянулся, головка маленькая, – какой же это сучок, бутылочкой-то!

Ведь это рябчик.

Рябчик и есть.

Ну, тут я за палочку-стукалочку: стук! – и мой. Однако, как говорится, и на старуху бывает проруха. Наскочил я на один выводок, – ну, никак его не взять.

Так вот – там лесосека старая, так вот – лес за углом. А в углу под большим лесом ещё частый осинничек поднимается. И как сюда ни придёшь, – из этого осинничка выводок рябчиков. Фырр! – и на большие деревья. Долетят – и пропали.

Уж как я их только ни высматривал: и с колена, и на землю ложился, – ну, нет ни одного рябчика на ветвях!

А и лес тут на опушке вовсе редкий, дерево от дерева в особицу стоит, – каждое просматривается, – лучше не надо.

А вот ни одного такого «сучка» нет, чтобы вверх глядел. Дай, думаю, я к этому месту сбоку подойду, с опушки, – не улетают ли, мол, рябчики сразу в глубь леса?

Подошёл. Рябчики из осинника вспорхнули, до первых больших берёз и сосен долетели – поминай как звали!

Что ты скажешь! Значит, тут они, на этих деревьях. Рассердился я: как так – меня, старого охотника, этакая пташка за нос водит? С места не сойду, пока не разыщу!

Приметил я одного рябчонка, как он до большой берёзы долетел. Подошёл к этой берёзе и давай каждую ветку оглядывать. Никого не наглядел.

Отсчитал от ствола десять шагов и кругом дерева тихим шагом, – а сам глазами по веткам, как по ступенькам, – снизу доверху.

Рябчонка не видать.

Ещё десять шагов отсчитал – круг дал, высматриваю… Нет, не видать!

Я упрямый. Я ещё десять шагов, ещё больше круг даю, – зорко гляжу.

Всё равно нет.

«Так, – думаю. – Так. А ежели я теперь в это самое дерево да выстрелю? Уж не пожалею заряда, – а ты у меня где-нибудь да выскочишь. Тут и узнаю, где ты хоронишься».