К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

Несмотря на мой безапелляционный тон, Клод не спешил слушаться. Я решила не испытывать судьбу и, рванув дверцу, без его помощи спрыгнула на землю. Жозефина с красными от слез глазами следила на мной и при желании могла бы сделать то же самое. Кажется, она почти решилась на это, но бешеный взгляд супруга пригвоздил ее к месту, и генеральша снова заплакала, теперь уже тише, в отчаянии прижимая руки к груди.

Я подобрала юбку и повернулась к первому консулу.

— Я отвечаю не только за свою жизнь, генерал. У меня есть дети. Мне не пристало подвергать себя случайности. Вы, наверное, не хотите, чтобы пятеро малышей потеряли мать?

— Я! — повторил он. Я боялась взрыва ярости с его стороны, но он не выразил даже гнева. Спешившись, он перешел ручей вброд и взял меня за руку. — Вы совершенно правы. Я помогу вам пройти по камням.

Лицо его казалось добрым и даже благосклонным. Эти перепады настроения так пугали меня, что я поначалу и не подумала вступиться за бедняжку Жозефину, которая без всякой надежды на пощаду рыдала в коляске. Ошеломленная всей этой безобразной сценой, я бездумно ступала по камням, машинально пытаясь не замочить ноги и придерживая подол платья. Но генерал так услужливо поддерживал меня, что я решилась заговорить:

— Почему же вы не думаете о супруге? Ведь она… может быть беременна? И если это так, разве ей не повредит удар?

Он остановился как вкопанный, будто не сразу понял, что именно я сказала, а потом разразился таким искренним и таким громким смехом, что у меня кровь отхлынула от лица. Откуда такое веселье? Что не так я сказала? И когда он закончит уже потешаться над своей женой у всех на глазах, ведь все это выглядит просто отвратительно?

Резко прервав свой неуместный хохот, он обернулся к кучеру и скомандовал, упиваясь своей властью над всеми окружающими:

— Закройте дверцу, и пусть коляска едет!

Бурьен тоже спешился и торопливо предложил мне руку. Как во сне, я перешла ручей, оставляя за собой стенания Жозефины. Она плакала, будто готовясь к смерти, и умоляла кучера подождать еще хотя бы минуту, точно как приговоренный преступник просит отсрочки. Это был сущий кошмар. Мне следовало радоваться хотя бы тому, что я спасена… но вместо этого мне не давала покоя мысль: как меня угораздило оказаться в подобной ситуации? Зачем это мне? Что общего у меня с этими безумцами?

Я порывисто повернулась к первому консулу:

— Послушайте! Это ни на что не похоже. Я даже могу сказать… что никогда подобного не видела! Что вы творите?

— Настаиваю на своем! — резко ответил он с дьявольским блеском в глазах.

— Заклинаю вас, позвольте вашей жене выйти. Вы же не злы по натуре? Ваша мать, по крайней мере, описывала вас добрым?…

Я и сама почувствовала, что эти мои надежды на его доброту, которой, может быть, и вовсе не существует, выглядят жалко. Генерал глянул на меня с сардонической усмешкой.

— Моя мать, — веско произнес он, — должна была сказать вам, что я детства не терплю никаких возражений. Никаких! И ни от кого! Помните об этом всегда… И не думайте, что с возрастом я стал мягче!

Меня уже начала душить злость. «Да кто ты такой? — мысленно закричала я. — Кто ты такой, черт возьми, что все должны помнить о твоем крутом нраве? Что хорошего ты сделал в жизни, недоросток?!» Я сдержалась, конечно, собираясь как-то по-иному выстроить разговор. Но не успела.

Обернувшись, генерал увидел, что коляска все еще не тронулась с места. И будто сумасшествие обуяло его в эту минуту. С глухим рыком он ринулся к другому берегу, в мгновение ока перескочил через ручей и ударил кучера по плечу рукоятью хлыста — да-да, не легонько ткнул, а ударил наотмашь!

— Пошел вперед, каналья!

Лошади всхрапнули. Коляска дернулась и, со страшным треском в две секунды перелетев через ручей, ударилась о другой берег и остановилась покачиваясь. Треск был такой силы, что я судорожно зажала себе рот рукой, чтобы остановить крик ужаса: я имела все основания полагать, что Жозефина и Сезария погибли. По крайней мере, я видела, что одна из рессор лопнула, ось выскочила из паза, а маленький кузов основательно накренился.

Потом из коляски послышался громкий плач, и у меня отлегло от сердца: стало быть, Жозефина жива! Слава Богу, мне не довелось присутствовать хотя бы при ее убийстве. Я перевела дыхание и поспешила к экипажу. Сезария уже помогала генеральше сойти на землю. Жозефина сильно ударилась щекой, лицо ее было все в синяках, и теперь она, безудержно рыдая, заворачивалась в шаль по самые брови. Она помнила, наверное, что выглядит сейчас некрасиво, и ужасно боялась, что ее муж отметит это вслух.

Бонапарт наблюдал все это издали, с какой-то непонятной усмешкой, потом дал распоряжение Бурьену позаботиться о нашей коляске и ускакал в чащу по направлению к павильону — очевидно, недавнее происшествие ничуть не отравило ему поездку.

Мы добрались до Бютара спустя два часа, когда Бурьену удалось заменить нам экипаж, а Сезарии — отпоить свою госпожу водой и слегка успокоить. Мне эти два часа показались адскими. Я тысячу раз проклинала себя за это, что по тщеславию и из меркантильных соображений приняла приглашение погостить в Мальмезоне. Здесь живет семейка идиотов! Я пошла у них на поводу, и мне довелось не только стать свидетельницей множества безобразных сцен, но еще и коротать время до вечера в лесу, который теперь вовсе не казался мне привлекательным. Какое мне дело до их земельных владений? Какого черта я разыгрываю любезность перед людьми, которые вызывают у меня оторопь?

«Он так неистов, что присутствие Жозефины в доме — вовсе не такая уж гарантия моей безопасности. Этот безумец способен домогаться меня в открытую даже под боком у жены, в этом нет никакого сомнения!»

Эта мысль впервые посетила меня и изрядно испугала. После сегодняшнего происшествия страх, который я испытывала перед Бонапарту, смешался в моей душе со стойким отвращением. Человек, так открыто издевавшийся над слабой и беззащитной Жозефиной, не мог выглядеть в моих глазах не то что мужчиной, но и вообще нормальным существом.

Ему нельзя доверить не то что страну, но даже одно-единственное семейство! Он не способен совладать со своими вспышками ярости, а в его характере нет ничего, что роднило бы его с привычками великодушных и мудрых правителей. Это сплошной комок честолюбивых амбиций и нервных импульсов.