К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

— И что же мадам Ремюза ему ответила?

— Она очень смутилась, конечно. А потом сказала, что не может судить об этом, что это дело двух супругов… и только они могут решать… где кому спать.

— А Жозефина? — выговорила я медленно.

— О, мадам Жозефина отвернулась с досадой. Как это странно, не правда ли, госпожа герцогиня? Такие разговоры за ужином…

Натянув одеяло едва ли не себе на голову, я пробурчала:

— Да, Адриенна. Странно. Если не сказать больше…

3

В начале мая было очень тепло, и я не закрывала окно, когда ложилась спать. Так было уже не первую ночь; со стороны парка тянуло прохладой, но было так тихо, что от ветра не шевелились даже занавески. Под утро раздавались трели полевого жаворонка, заводили свою песню перепела, будто серебряным молоточком перестукивались. Я просыпалась обычно на рассвете, когда все ветви в саду тяжелели от обильной росы, наблюдала через окно, как над просторами тонущих в розоватой дымке лесов поднимался огромный диск докрасна раскаленного солнца, любовалась этим зрелищем какой-то миг и, отворачиваясь к стене, снова сладко засыпала, потому что в Мальмезоне не принято было подниматься рано.

Однако в ту ночь я проснулась еще раньше. Будто какой-то толчок заставил меня подняться на постели, хотя я не могла бы объяснить, что было тому причиной. Кажется, стукнула дверь, ведущая в комнату Адриенны? Темно-синяя мгла за окном еще и не начинала рассеиваться, деревья отбрасывали мрачные тени, — рассвет был явно не близок. Мало что спросонья соображая, я взглянула на часы: было пять утра. А подле моей кровати… черт возьми, подле моей кровати я увидела не кого-нибудь, а первого консула!

— Да, это я! — сказал он и странно засмеялся. — Зачем этот удивленный вид?

Кровь отхлынула от моего лица. Я рывком села, притянула к груди одеяло, потом протерла руками глаза, не до конца понимая, что происходит. Он стоял передо мной, облаченный в домашний халат, со спутанными после сна темными волосами, потом притянул к моей кровати кресло и уселся в него, чрезвычайно довольный, явно наслаждаясь тем диким выражением, которое в тот момент имело мое лицо. Скользнув взглядом по полу, я заметила, что он пришел сюда в домашних туфлях на босу ногу.

— Что вы делаете здесь? — выговорила я. — Сейчас пять часов утра…

— В самом деле? Еще только пять? Тем лучше. Мы поговорим с вами.

— Мы по-го-во-рим? — повторила я почти по слогам.

— Да, почему бы нет? Мы же родственники. По крайней мере, так считает синьора Летиция, а она далеко не легковерна. Мысли у меня метались. Зачем он явился? На этот счет можно было иметь самые дурные подозрения. Но он держал в руках довольно увесистую пачку бумаг, среди которых я заметила и письма с надписями вроде «Первому консулу лично», и это наводило на догадку, что ранний экстравагантный визит не связан с прямыми мужскими домогательствами. То есть, конечно, связан… но этот человек пытается идти к цели какими-то кривыми, одному ему понятными путями.

— По утрам я всегда работаю, — пояснил генерал, — начинаю обычно с писем. Среди них бывают весьма любопытные.

— Вот как, — машинально повторила я, думая совсем о другом. — И что, вам обязательно читать их самому?

— Вы имеете в виду, что можно было бы доверить это секретарю? После, может быть, а теперь это невозможно. Порядок только начинает возвращаться во Францию, и я должен знать каждую мелочь.

Несколько минут он молча читал свою корреспонденцию, будто находился в собственном кабинете. Ошеломленная, я все так же сидела в неловкой позе, прижав покрывала к груди. То, что происходило сейчас, не укладывалось у меня голове. Чего он притащился сюда? Это такой хитрый способ обольщения? Но неужели генерал не чувствует, до чего сгустилась атмосфера в моей маленькой спальне?

— Видите? — воскликнул он вдруг.

Я вздрогнула. Он показал мне письмо, которое написала женщина, сын которой был убит в Египте. По ее словам, у нее не было средств к существованию и она уже не раз обращалась и к военному министру, и к Бурьену, но ни разу не получила ответа.

— Видите, как мне необходимо самому читать все, что пишут лично мне.

— Вы прямо добиваетесь, чтобы вас боготворили, — обронила я.

— Почему бы нет? Эта несчастная и вправду будет меня боготворить. А сколько людей жаждет почестей, отличий, должностей… Многие пишут прошения об этом. О, эти французы! Они очень честолюбивы. Ими можно управлять посредством их тщеславия, причем довольно легко…

Генерал будто размышлял вслух, продолжая разрывать пакеты. Один из них благоухал розами до такой степени, что этот запах дошел даже до меня.

— Красивый почерк, — заметила я негромко.

Первый консул засмеялся.

— Это объявление! Только не войны, а любви. Одна прекрасная дама любит меня, как она пишет, со времен мира в Кампо-Формио. И если я пожелаю увидеть ее, мне достаточно приказать часовому, который дежурит подле решетки со стороны Буживаля, чтобы он пропустил женщину в белом платье, когда она скажет: «Наполеон!» Это… — он посмотрел на число, — да, точно, это свидание назначено сегодня вечером.

— Неужели вы совершите такую неосторожность? — спросила я недоверчиво. Несмотря на мое взбудораженное состояние, ему удалось-таки достучаться до моих чувств, и я искренне удивилась.

Он посмотрел на меня долгим и внимательным взглядом.

— А что вам за дело, мадам, до этого? Что может случиться со мной у ворот Буживаль?

— Очевидно, что это может быть ловушка.

— Ловушка? А, так вы не верите, что в меня можно влюбиться?

— Почему не верю? — Я была сбита с толку окончательно. Куда он клонит? — Но способ, избранный этой дамой… Может, это и не дама вовсе…

— Уверяю вас, дамы возникают в моей жизни постоянно! — Бонапарт снова рассмеялся, чрезвычайно довольный собой. — Каждый день я получаю письма такого рода. Мне назначают свидания здесь, в Тюильри, в Люксембургском дворце.

— Но вы же не ходите на них?

— А что говорит в вас сейчас, мадам? Беспокойство за меня? Или, может быть…

— Что?

— Может быть, ревность?…

Я понятия не имела, что ответить на это предположение; и отвергать, и подтверждать его было в равной степени нелепо. От досады я закусила губу. Подобные разговоры были мне абсолютно не нужны, и я была раздражена тем, что он мне их навязывает. Да еще когда? На рассвете!

— На самом деле, — бросил он небрежно, — я могу заполучить любую даму, которая мне понравится. Но вообще-то…

Бонапарт встал и подошел к столу за пером, которым сделал на письме, благоухающем розами, небольшую отметку. Потом показал ее мне: это