Кровоточащий город - Алекс Престон

Те, кто пережил катастрофу, закалились, прониклись подозрительностью и злостью. Трейдеры больше не притворялись, что их интересует моя жизнь, не предлагали выпить или поужинать вместе. Когда я звонил им и сообщал о моей новой должности, они задавали жесткие, откровенные вопросы. Лишь немногие продавцы и трейдеры, с которыми я работал в «Силверберче», выжили в той чистке, которая прошла в Сити, когда банки поняли, что спад растянется не на один год. Торговые залы больших инвестиционных банков опустели. Встречаясь за кофе в «Старбаксе» в Кэнери-Уорф, оставшиеся без дела трейдеры обсуждали, кого могут принять на работу, а кого уволить следующим, и голоса их становились совсем уж печальными, когда речь заходила о рынках.

Недобрый дух витал над рабочими столами тех, кто еще сохранил свое место. Островки активности в пустоте огромных залов. Я проходил по этим заброшенным храмам финансов и видел пустые серебряные рамки для фотографий, брошенные тарелки-мишени и альпинистские кошки. Трейдеры стремились теперь выделиться другим: отпускали длинные волосы или, напротив, брили головы, носили широкие уродливые галстуки и прокалывали уши. Стремясь утвердить свое существование, они превращали столы в собственные капища. Фотографии увеличивались до размеров постеров, их вешали на стену за спинкой кресла. Голоса звучали громко, с тяжелыми модуляциями, рингтоны «блэкберри» — у каждого свой — резали слух. Доверие ушло, и та гнетущая атмосфера, которую я ощутил, когда ударила первая волна кризиса, теперь присутствовала повсеместно, и на каждого, кто осмеливался предсказать восстановление, покрикивали, каждому затыкали рот, каждого, кто только заикался об улучшении ситуации, клеймили как глупца и проходимца.

Мне отвели стол в центре операционного зала; в радиусе двадцати ярдов никого больше не было. Слышать собственный голос, звенящий в тишине просторного помещения, было даже приятно. Иногда, чтобы привлечь внимание Бхавина, приходилось взбираться на стол. В этом огромном пространстве я ощущал себя неукротимым храбрецом. Я подходил к каждой сделке по-особенному, стал суеверным и ловил себя на том, что бормочу какие-то заклинания, я сознательно культивировал в себе эксцентричную личность. На моем столе валялись купленные через e-Bay открытки с видами морских курортов Италии с банальными приветами, нацарапанными витиеватым почерком старых дев, фотографии широких пляжей Бразилии, портретов герцогов и великосветских повес работы безвестных художников эпохи короля Якова.

«Силверберч» взяли под внешнее управление в начале июля. Инвесторы с Ближнего Востока, поддерживавшие их долгое время, в конечном итоге вышли из дела, не желая мириться с потерями, которые несла компания. Мы встретились с Катриной и председателем, отлично зная, что лежит в портфеле компании. Они держались ровно, с фатализмом обреченных. Мы скупили весь пакет банковских облигаций по смехотворно низкой цене. Председатель заметно постарел. Впалые щеки, серая кожа, трясущиеся руки. Когда мы выходили из комнаты, он положил руку мне на плечо. Мы с Бхавином посмотрели на него, но заговорил он только со мной:

— Жаль, что ты вернулся. Это нехорошее место. И для тебя нехорошее. Ты потеряешь все, чем отличался от других. Станешь таким же, как Бхавин и прочие.

Мы с Бхавином отправились выпить в паб, куда я частенько захаживал со многими из них, и отметили сделку. Бхавин смеялся над слабостью председателя, и я вторил ему глухим, сдавленным смешком.

Живот у Веро вырос и округлился, но я работал так много, что видел ее как будто со стороны, откуда-то издалека. Я возвращался домой поздно ночью, когда Веро уже спала, растянувшись по диагонали кровати. Она шевелилась и бормотала что-то, и я раздевался и ждал, пока она затихнет, а потом перелезал через нее и сворачивался в уголке. Веро забила холодильник овощами, обеденный стол ломился от фруктов. Иногда я просыпался среди ночи, клал горячую руку на ее голый живот и ждал, когда малыш ударит ножкой, после чего засыпал в легком тумане счастья. Мы не пытались определить его пол, но, когда Веро спала, я, пребывая в полной уверенности, что это мальчик, разговаривал с ним в темноте, рассказывал о том, какой мир построю для него и как нам вместе будет здорово.

Месяцы проходили унылой чередой. Тепло ушло, июль и август скрылись в грязной пелене дождей. Я сражался с другими трейдерами. Конкуренты внутри Ти-си-би предприняли попытку переворота с целью вытеснить Бхавина и слить его портфель со своим. Он отбил атаку с суровой стойкостью, но снова начал потеть. Несколько дней я старался не заходить в его офис, сидел за своим столом и смотрел на шпиль Хоксмурской церкви. Бхавин делал большие деньги. Скупая долги, он настаивал на встречах с руководством банков и, обладая великолепным чутьем, отличал тех, кто уже лежал вверх брюхом, от тех, кто еще барахтался. Бхавин часто бывал в Штатах, и во время таких поездок дела вел я, отбиваясь от конкурентов и трейдеров, пытавшихся воспользоваться его отсутствием. Помню один вечер, когда я наорал на какого-то дилера, попытавшегося выкупить облигации, которые сам же и продал мне по более низкой цене. Он совершил ошибку, продал слишком много облигаций, которые следовало доставить другому клиенту, и теперь просил об услуге. Разговаривая с ним, я вскочил на кресло, сбросил со стола фотографии и орал:

— Ты сраный лузер! Посмотри в зеркало! Иди и посмотри в сраное зеркало! Свали в туалет, посмотри там в зеркало, и ты поймешь, какой же ты кретин! Я не пойду на эту сделку! Никогда, ни за что на свете! Ты уже оскорбил одним своим звонком! Мне стыдно за тебя!

Я швырнул телефон на пол и стоял, тяжело дыша, когда за спиной появился Дэвид Уэбб.

— Как дела, Чарлз? — нервно спросил он. — Держишься, пока он отсутствует? Похоже, ему не стоит беспокоиться, что тебя кто-то обведет вокруг пальца. Вы, парни, делаете большое дело. Что ни говори, этот старый пердун в «Силверберче» умел выбирать людей. Давай, действуй в том же духе, Чарлз.

Я делал успехи, вот только удовольствия не получал никакого. Угроза нового кризиса висела над головой незримой тучей. Мне постоянно казалось, что все кончится тем, что я останусь последней крысой, которая еще рыщет по давно затонувшему кораблю. Однако акции, которые я получил в самом начале, потихоньку росли в цене, и я уже считал дни, когда смогу наконец обратить их в наличность.

Мне хотелось побольше бывать с Веро, делить с ней драгоценные мгновения боли и триумфа, растирать ей поясницу, сидеть рядом в ожидании результата амниоцентеза, сжимая ее маленькую потную руку. Но Бхавин взваливал на меня все больше и больше ответственности, бизнес процветал, и рынки так же медленно, как округлялся живот Веро, делаясь похожим на шар для боулинга, начинали проявлять признаки выздоровления. Правительство США учредило новый хозяйствующий субъект, чтобы закачать ликвидность на рынки закладных, большие банки скупали малые, компании реструктурировали свои балансовые отчеты, и потребители снова взялись тратить.

Сити наводнили маленькие серые человечки — беспокойные хмурые бюрократы. Они заполонили пустые трейдерские залы. Однажды в понедельник утром я увидел в офисе целую толпу регуляторов, лысоватых мужчин в серых костюмах и туфлях на резиновых подошвах, распоряжавшихся дарованной властью с какой-то нервной истеричностью. На моем столе вдруг появились стопки всевозможных бланков, каждый шаг теперь требовалось обосновывать. Каждое решение надлежало подкреплять заявлениями в трех экземплярах, которые следовало заверять в Управлении финансовых служб. Серые человечки сбивались стаями на обед, который длился целый час, и отправлялись в пабы на Бишопсгейт, где воздух звенел от их высоких, пронзительных голосов. Я часто видел, как они уходят из здания ровно в пять, опустив голову, размахивая портфелями, спеша вернуться домой, куда-нибудь в пригород.