На зоне - Евгений Сухов

Остался с Лизой лишь Славик Харцвели, который с интересом наблюдал за тем, как она приходила в себя после трехчасовой оргии. Глаза Елизаветы Васильевны светились безусловным счастьем. В этот вечер сбылись ее мечты. Лежа на кушетке рядом со Славиком, она мурлыкала как кошка:

– Славка, миленький, любименький. Как я тебе благодарна! Какой же ты умница! Славненький ты мой! Такой вечерок мне устроил! Всю жизнь помнить буду!

– Лиз, а Лиз! Можно попросить тебя об одном одолженьице? – осторожно, издалека начал разговор Харцвели-скульптор, поглаживая Елизавету по животу, по бедрам, по спине.

– Да я теперь, Славчик, что хочешь сделаю! Теперь я вся твоя, до кончиков волос. Вся я в твоих руках. Бери меня, приказывай! За тебя я теперь жизнь отдам, всю кровушку до капельки.

– Всю не надо, Лиз. Дельце простое, элементарное для тебя. Выполнишь – мы еще такой вечерок устроим. И не один. Регулярно сделаем.

– Ой хочу еще таких вечерков. Говори, разлюбезный мой Славочка, что нужно сделать.

– Елизавета, ты, я знаю, укольчики делаешь новеньким сидельцам нашим, – начал Славка Харцвели. – Лечишь их, болезных. Да ты глазки-то не округляй. Я ведь все знаю. Об том вчера с Димкой-ветеринаром и толковал Мулла, между прочим. И, между прочим, договорились с ним, что ребятишек этих надо побыстрее на ноги поставить. Ветлугин-то вчера и предложил сменить им препарат на более действенный. Колоть будешь теперь что-нибудь укрепляющее. Витамин Бэ, Цэ, Е – уж не знаю, тебе виднее. Кальций, там, алоэ. Словом, Ветлугин сказал: на Лизино усмотрение.

Медсестра удивленно глядела на своего полюбовничка.

– Славка, да ты в своем ли уме? Кто ж мне такое позволит? Дмитрий… мне ампулы сам выдает! Что ж я без его ведома буду менять?

– Почему без его ведома, – я ж тебе говорю, Лизуня, что Мулла с ним обо всем договорился, – перебил Славик. – С его, родимого, ведома. Я же говорю тебе: он сам назначил. Одна только у Ветлугина просьбица – чтоб он, повторяю, как бы не был в курсе, что ты там им вкалываешь. Ну, чтоб все было вроде как прежде. Поняла?

Елизавета усмехнулась и невольно провела ладонью по могучим налитым полушариям, точно охорашивалась перед зеркалом.

– Да это же дело подсудное… наказуемое, Славка. А коли Александр Тимофеевич Беспалый прознает – тогда что?

– О! – обрадовался скульптор. – Сечешь, девка, фишку! То-то и оно, что Александр Тимофеевич ничего знать не должен. Колют и колют. А что-чего – не его собачье дело.

– То есть ты хочешь, чтобы я молчала как рыба? – наклонила голову Елизавета. – Ну, и с какой такой радости мне это надо?

Славик даже вскочил от радости, что все так быстро подошло к главной причине его появления здесь.

– А говорила, моя золотая, все, что захочу, для меня сделаешь! – И, зная наперед, какая у Лизки в голове мысль крутится, продолжил: – Пойми, если я не выполню этого поручения с твоей помощью, Мулла прикажет порезать меня на куски. Кто тогда организует для нашей медсестренки новый вечерок? А Мулла шутить не любит, ты ж его знаешь – серьезный старик.

Лизка глубоко вздохнула… и согласилась:

– Хорошо, Славчик, сделаю. Но ты уж не забудь о своем обещании. Мило мне с тобой и с твоими дружками. Думаю, Беспалый мне и за всю жизнь десятой доли таких радостей не принесет. А его жалкая, вонючая зарплата мне и на хрен не нужна. Пусть подавится. Завтра же и начну витаминчики твоим пацанам колоть. Если и попадусь – дальше Сибири не сошлют.

И Елизавета Васильевна Свиридова, свернувшись калачиком и положив голову на коленки Славе Харцвели, сладко задремала.

– Вот и ладно, – пробормотал, продолжая поглаживать ее, Слава-скульптор.

В последние дни Варяг почувствовал, что к нему стало возвращаться сознание. По утрам он просыпался быстро и легко – не ощущая той страшной головной боли, которая преследовала его вот уже больше двух месяцев. Появилась ясность мысли, понемногу стала возвращаться память – особенно воспоминания о событиях последних месяцев. Он постепенно начал все припоминать, выстраивая отдельные эпизоды в связную, последовательную цепочку событий: арест в Сан-Франциско, американская тюрьма, внезапное освобождение и перелет в Москву, арест в «Шереметьево», невероятный побег из милицейского «мерседеса», визит на квартиру к Ангелу, встреча с Викой, ее убийство, новость о гибели Нестеренко, приезд в Питер, смерть Пузыря, арест и… тут Варяг смутно стал вспоминать последние слова Пузыря о предательстве Шрама… Шрам – предатель. Кому он продался? Кто за ним стоит?

Последующие события вспоминались тяжело и все еще были подернуты дымкой, но кое-что рисовалось ему с неотступной отчетливостью: беседа с двумя генералами, встреча с подполковником Беспалым и уколы. Страшные, ненавистные уколы – пытка, имевшая целью расстроить его психику, сломить его волю, подчинить, заставить выполнить их план. Их? Но кто же они? Хозяева Беспалого? И да и нет. Беспалый, по всему видно, мужик себе на уме и, действуя, возможно, по приказу из столицы, старается при этом извлечь и свою выгоду, достичь своей потаенной цели. Варяг вспомнил свой первый разговор с Беспалым: начальник зоны явно прощупывал почву, намереваясь втянуть Варяга в какие-то свои дела. Беспалый не прост. Это несомненно. Как несомненно и то, что именно по личной инициативе Беспалого ему стали колоть эту дрянь… Эту жуткую отраву.

Но тогда почему наступило улучшение, по чьему приказу произошли изменения в его «лечении»? Ведь, судя по его самочувствию, последнее время ему колют что-то другое. От чего и голова постепенно прояснилась, и память восстанавливается, и силы возвращаются.

А вместе с памятью вернулась к Варягу звериная собранность и настороженность – главное его оружие. Как-то недавно, когда его вели в больницу, незнакомый паренек на ходу шепнул Варягу странные слова: «Все теперь будет хорошо с тобой. Только виду не показывай, что оклемался». Он тогда не придал, не мог еще придать значения этим загадочным словам, но через двое суток, ощутив вдруг прилив бодрости и сил и поняв, что ему и впрямь стало хорошо, призадумался. Неужели кто-то помогает ему? Значит, кто-то узнал о его беде? Но кто?

Варяг был все же еще довольно слаб. И, строго следуя совету неизвестного доброхота, не показывал вида, что приходит в себя. Второй день Варяг лежал на койке, повернувшись к стене, перебирая в памяти происшедшие события и прислушиваясь ко всему, что происходит в камере: к разговорам зеков между собой, к ночным перешептываниям. Он слушал, как зеки обсуждают и его, и «чокнутого». Он все слышал, даже малейшие шорохи в дальнем конце барака и шепотки зеков, обсуждавших его, «чокнутого». Значит, я «чокнутый», усмехнулся про себя Варяг. Немудрено – коли почти два месяца живу как в бреду. Интересно, к параше меня тоже под руки водили? Он осторожно пошарил рукой под собой, провел пальцами по хилому одеяльцу. Вроде сухо. Значит, под себя не делал. Ему даже стало смешно. Во, блин, дожил, господин Игнатов! Смотрящий по России. Так ведь недолго и до «смердящего» свалиться, а там, глядишь, и до «смертящего». А ведь точно, чуть было смерть свою не встретил. Но опять, выходит, кривая вывозит. Снова удача улыбнулась тебе, Владислав. Думай, голова, как быть, как выпутываться из ситуации? Как выбраться на свободу и разобраться в том, что там произошло, кто затеял всю эту канитель?