Белое дело в России. 1920–1922 гг. - Василий Цветков

В таком же духе был составлен меморандум Букретова. Пространно излагая историю суверенных прав Кубанского Края со времен Запорожской Сечи до 1917 г., перечисляя все признаки свободного, демократического государства, закрепленные в краевом законодательстве, документ завершался так: «Приемлемыми условиями для переговоров (с советской властью. – В.Ц.) могут считаться следующие: полное невмешательство Советской России во внутреннюю жизнь Кубанского Края; на территории Кубанского Края не должно быть советских войск; связь с Россией должна быть установлена на основании особых соглашений, которые должны иметь международные гарантии в соблюдении их обеими сторонами».

Еще более откровенный характер носило заявление приехавшего в Тифлис главы Краевой Рады П. Тимошенко, касающееся «внешней политики Кубанского правительства»: «Мы участвуем в гражданской войне не ради войны. Мы продолжаем защищать свободу и демократический строй, установленные в Кубанском Крае волею народа через свои выборные государственные учреждения. Поэтому мы готовы во всякое время прекратить гражданскую войну, если Советская Россия согласится: а) вывести все свои войска из пределов Кубанского Края и б) признать за Кубанским Краем безусловное право на самостоятельность и независимое существование, провозглашенное Кубанской Краевой Радой 5 декабря 1918 года». С полной уверенностью в правомерности «суверенных прав Кубани» Тимошенко высказывался о «признании самостоятельности и независимости тех государственных образований, которые возникли на территории России и объявили свою независимость», о «невмешательстве во внутренние дела государств и государственных образований, возникших на территории России, в том числе и в дела Советской России», и о том, что «вопрос об объединении всех этих государств впоследствии в союз или в союзы на тех или иных основаниях ставится в зависимость исключительно от свободного волеизъявления их народов»[302].

«Соглашение» от 2 апреля и «меморандумы союзникам» явно демонстрировали отсутствие намерений казачьих лидеров отказаться от продекларированных еще в 1917–1919 гг. «вольностей» и «суверенных прав». Эти документы вполне можно было рассматривать в качестве некоей «новой формы» взаимодействия добровольческого командования и казачьего руководства. Соглашение было подписано в условиях, когда немало казачьих политиков и военных было уверено в неизменности той политической линии, которая привела в феврале 1920 г. к созданию южнорусской власти. Тем не менее договор с Врангелем «самостийные» политики расценивали как «шаг назад», как «измену интересам казачества». Но вряд ли это можно было считать объективной оценкой, поскольку фраза о «независимости от Главнокомандующего» могла трактоваться весьма широко. Иное дело, что данное Соглашение неизбежно требовало дальнейшего развития, составления нужных подзаконных актов, при разработке которых мнение казачьих политиков имело бы решающее значение.

Однако казачьи политики, противники «добровольчества» и «врангелевщины» были заняты в данный момент решением вопроса о судьбе частей Кубанской армии, сосредоточенной – после отступления с Кубани – в Сочинском округе на границе с Грузией. Здесь же находилось Кубанское краевое правительство, депутаты Кубанской Краевой и Законодательной Рады, члены Верховного Круга. Атаман Букретов поддерживал контакты и с кубанскими представительными структурами, и с генералом Врангелем, получив от него назначение на должность Командующего Войсками Кавказского побережья Черного моря. В своем приказе о вступлении в должность (№ 469 от 13 апреля 1920 г.) он призывал к продолжению сопротивления, хотя бы ради «упорного удержания занимаемого ныне района», что «заставит противника принять выгодные для нас условия и тем спасти Кубань, а с нею и армию». Но части армии, несмотря на численное превосходство над противостоящими им советскими войсками (три кубанских корпуса и один донской против одной советской дивизии), испытывали огромные трудности в снабжении продовольствием и фуражом. В армии и среди многочисленных беженцев началась эпидемия холеры. «Полки совсем потеряли дух», – считал генерал-лейтенант С. Г. Улагай. «Положение на фронте Туапсинской группы не было серьезным, но продовольственный вопрос был в катастрофическом состоянии», – заявлял командир 2-го Кубанского корпуса генерал-лейтенант В. Г. Науменко. В этой связи практически полностью исключалась возможность «пробиться с оружием на Кубань». Оставались три альтернативы: отступление в Грузию и разоружение, эвакуация в Крым и продолжение боевых действий в составе ВСЮР или мирные переговоры с представителями советского командования о дальнейшей судьбе казаков.

Первое предложение могло показаться предпочтительным, если учесть, что Кубань имела с Грузией оформленные отношения на уровне обмена дипломатическими представителями еще с осени 1918 г. Тифлис многим членам Краевой Рады казался «центром, где решаются все политические вопросы Кавказа». Но руководство Грузии не спешило интернировать казачьи полки и беженцев. 17 апреля 1920 г. было получено решение грузинского правительства, гласившее: «Переход на Грузинскую территорию нескольких десятков тысяч небоеспособных кубанских казаков нарушит правильную коммуникацию размещенного на побережье Грузинского войска, уменьшит его боеспособность и весьма усложнит и без того тяжелое положение продовольственного вопроса. Потому переход кубанскими частями грузинской границы совершенно невозможен, и все попытки это сделать встретят со стороны Грузии вооруженное сопротивление». Единственное исключение Грузия была готова сделать для атамана, Рады, правительства, членов Верховного Круга, почетных стариков и отдельных лиц командного состава, которых принимали как «политических эмигрантов». Воинские части получали в принципе резонный совет: «Эвакуироваться на единственно вольную от большевиков русскую территорию – Крым». Только 19 апреля правительство Грузии согласилось принять на своей территории «всех лиц командного состава, до урядников включительно», но предложение опоздало.

Эвакуация в Крым проходила настолько, насколько это позволяли возможности транспортировки. В условиях крайней нехватки угля из Севастополя были посланы транспорты, грузившие в первую очередь больных и раненых. Из района Адлера в Крым удалось вывезти большую часть казаков 4-го Донского корпуса (около 5 тысяч) и кубанцев (около 2 тысяч).

Для большинства же оказавшихся на Черноморском побережье казаков единственной альтернативой осталась попытка заключения перемирия с советским командованием. 17 апреля их условия были выработаны штабом Кубанской армии. Предварительное перемирие и последующий мирный договор между Кубанью и Советской Россией должен был основываться на том, что «обе стороны должны смотреть друг на друга как на части одного великого народа и не стремиться к уничтожению или унижению противника, как подобает при внешних войнах. Сторонам надлежит думать лишь о светлом, общем будущем. Заключенные соглашения должны вести к долгому прочному миру, т. е. не иметь в своем содержании никаких пунктов, которые бы явились обидными или унизительными для какой-либо стороны, оставляли бы чувство недоброжелательности или даже мести и могли бы служить поводом к новым восстаниям и борьбе… при ведении переговоров необходимо проявить и подчеркивать особое, доверчивое отношение сторон друг к другу».