Шкурка бабочки - Сергей Юрьевич Кузнецов

Вот и я все такая же, говорит Ксения, наверное, у меня вместо секса работа, или Олины похороны, или все вместе.

А может быть, не все, а ничего, думает она. Хорошее слово – «ничего». Правдивое, хорошее слово. Оно не знает лжи, не знает предательства. Ничего. Слово для тишины в ночной квартире, для темноты в одинокой комнате, для пустоты в открытых глазах. Хорошее слово для ответа на любой вопрос. Что осталось от Оли? Что останется от нее, Ксении? Что остается от файла, когда он стерт? Что у людей в голове?

Почему он выбрал именно Олю? думает Ксения, почему – не меня? Я знаю, он разбил ей ребра, вынул сердце, будто еще раз напомнил мои слова – вскрой мою грудную клетку и возьми мое сердце, – будто оставил подпись. И, выходит, сделал это для меня. Значит, я виновата, значит, это я убила Олю. Значит, я убивала ее, когда делала сайт, убивала, когда отвечала на самый первый «привет!», убивала каждый раз, когда писала ему, каждый раз, когда мастурбировала, каждый раз, когда кончала, каждый раз, когда делала себе больно, убивала, когда читала его письмо. Я убила Олю. Я виновата.

Она лежит в темноте, Маринка ушла, Ксения лежит, не закрывая сухих глаз, ни слезинки, лежит в темноте, повторяет про себя: я виновата, я убила Олю, снова и снова представляет себе пробитую грудную клетку, покрытое коркой крови мертвое сердце, как подпись под письмом – под письмом, которое все-таки пришлось прочесть, письмом, которое не отправишь в корзину, не убьешь на сервере, не заблокируешь фильтром. Если бы я не поставила его в игнор, Оля была бы жива, думает Ксения, значит, я виновата, я убила Олю. Я вышла той ночью из ванной, подошла к ноутбуку, сказала: «Оля, извини», – и убила.

Пустота в глазах, тишина в квартире, темнота в комнате. Ничего. Ничего не могу поделать. Ничего не могу изменить. Я виновата. Я убила Олю. Что остается кроме этой мысли? Ничего.

Снова и снова, по кругу, не останавливаясь: Оля, грудная клетка, сердце, письмо, подпись, я виновата, я убила Олю.

Ксения садится в кровати, обхватив себя руками. В призрачном свете фонаря, льющемся из окна, комната кажется серой, пространство по углам сворачивается, как рваные обои на сырой стене, трудно сосредоточиться.

Он послал мне письмо, думает Ксения, что я должна ему ответить? Ничего.

Если бы я могла стереть его из жизни, думает она, стереть, как файл из памяти компьютера, отправиться в прошлое, убить при рождении, убить, пока он еще сам не начал убивать… а что я могу поделать сейчас? Оля, грудная клетка, сердце, письмо, подпись, я виновата, я убила Олю.

Письмо, подпись. Оля сидела вот тут, на диване, а она, Ксения, бегала с трубкой, звонила в милицию, притворялась ответственной взрослой женщиной, а Оля просто сидела, она уже знала ответ на что я могу сделать? Ничего нельзя сделать. Ни тогда, ни сейчас. Нельзя лечь и уснуть, нельзя перестать думать. Оля, грудная клетка, сердце, письмо, подпись, я виновата, я убила Олю.

Думай о чем-нибудь другом, говорит себе Ксения, думай о маме, думай о Маринке, думай о Паше, о работе, в конце концов. Думай о том, что завтра придешь и будешь редактировать свежие новости. Думай о новостях. О Михаиле Ходорковском, о Чеченской войне, которой нет, о ЮКОСе, которого скоро не будет, об удвоении ВВП, о международной политике, о культуре и спорте. Не думай, что рано или поздно криминальная хроника снова напомнит: ты виновата, ты убила. Теперь каждая женщина, которую он убьет, будет письмом к тебе. И он будет писать, пока ты не ответишь.

Чем я могу ответить ему? Тишиной в квартире, темнотой в комнате, пустотой в глазах.

Он убьет снова, говорит себе Ксения, и почему-то эта мысль кажется спасительной, кажется выходом из круга. Она не понимает, почему это так важно, только повторяет про себя: Он убьет снова. Думай, Ксения, думай. Он убьет, чтобы написать тебе письмо. Он убьет, чтобы получить ответ. Он убьет снова. Думай, Ксения, думай, задай себе вопрос, которого ты так боишься, вопрос, на который уже знаешь ответ.

Кого он убьет?

Ты знаешь ответ, говорит она себе. Он пишет мне, он будет убивать для меня. Он убил Олю. Теперь он убьет Маринку.

Ксения подходит к компьютеру, тыкает пальцем в клавиатуру, смотрит на часы в углу. Два часа. Все равно: она знает, что должна делать.

Длинные гудки, пять, шесть, семь. Никто не подходит. Неужели – опоздала? Неужели – Маринка? Неужели кибернетические боги со старого алтаря не предупредили ее, Большая Мать-Медведица не укрыла белой шкурой, китайская тайнопись не защитила?

– Алле, – сонно отвечает Марина сквозь далекий детский плач, – это кто?

– Это я, – говорит Ксения, – у тебя все в порядке?

– Если не считать того, что ты разбудила Глеба, в порядке, – отвечает Марина. – А что?

– Дверь закрой получше, – говорит Ксения. – Вообще – береги себя. Ты же теперь единственная моя подруга.

– И что? – все еще не понимает Марина.

Конечно, не понимает. Ведь она не повторяла час за часом, лежа в темноте: Оля, грудная клетка, сердце, письмо, подпись, я виновата, я убила Олю.

– Он убивает моих подруг, – объясняет Ксения. – Он так со мной разговаривает.

Марина молчит, потом отвечает, уже окончательно проснувшись:

– Хорошо, я закрою дверь на цепочку.

Ксения вешает трубку, ходит по комнате. Ей холодно, в голове шумит, трудно сосредоточиться. Вот и молодец, говорит она себе, вот и молодец. Мама была права, нечего плакать, надо бороться, надо что-то делать. Вот, позвонила Марине, убедилась – все хорошо, предупредила, вот и молодец, иди спать, сделала все, что могла, иди спать. Завтра утром позвони в милицию, попроси дать Марине охрану, пусть стерегут, пусть поймают его…

Он убьет снова, говорит себе Ксения. Может, он уже пробрался в Маринкину квартиру? Может, он знает все, что я сделаю? Может, он даже сейчас видит меня? Ксения закрывает ноутбук, проверяет входную дверь, зажигает повсюду свет. Все, что она делает, не остановит убийцу. Он хочет говорить с ней – и он убьет снова. Милиция не будет охранять Марину вечно, он дождется своего часа, затаится, сделает вид, что завязал, а сам будет ждать. Он убьет снова.

Ксения ходит по квартире, всюду горит свет, ей кажется, будто что-то шевелится по углам, что-то шуршит в тишине, что-то мелькает на самом краешке сознания. В голове шумит, трудно сосредоточиться. Успокойся, говорит она себе, ложись спать, что ты можешь сделать сейчас? Ничего.

Ничего? Задай этот вопрос еще раз. Что ты можешь сделать? Ксения Ионова, успешный IT-менеджер, главный редактор отдела новостей, двадцать три года, – что ты можешь сделать?

Я должна убить его, думает Ксения. Убить. Она говорит вслух:

– Я его убью.

Нет, она сама в это не верит. Как она может его убить? Он сильный, взрослый мужик, а она – маленькая девочка. Милиция всего города не может поймать, как она его убьет? Это будто в истории про снайпера, думает Ксения: есть убийца, есть жертва, есть наблюдатель. И ты уже ничего не можешь сделать. Так и тут. Он – убийца. Она – наблюдатель. Что она может сделать?