Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Население города каждый год 10 июня выходило на публичное шествие в честь дня рождения претендента на престол, которого поддерживали якобиты, сына Якова VII, также носившего имя Яков и известного как Старший Претендент. С каждым годом толпа становилась все многочисленнее. В 1712 году на улицах исполняли под аккомпанемент повстанческие песни и открыто пили за реставрацию законной династии Стюартов. Вдоль побережья у Лейта корабли поднимали флаги со старым королевским гербом, а ночью на Хай-стрит и на Седле Артура жгли праздничные костры. В 1713 году была поставлена символическая коронация Якова и сожжено изображение Ганноверского дома. В 1714 году правительству пришлось запретить собрания в общественных местах, и опять отдали распоряжения о закрытии таверн в десять вечера. Королева Анна была еще жива, но оставалось ей уже недолго. В августе она умерла, и королем Великобритании был провозглашен немец Георг.[223]

* * *

6 сентября 1713 года якобиты подняли над Марсовым холмом в Абердиншире штандарт Старшего Претендента. В сентябре лорд верховный судья Шотландии, верный сторонник Унии Адам Кокберн из Ормингстона, получил в Эдинбурге тревожное послание от своей сестры. Ее муж, противник Унии, доктор Уильям Альберт, проговорился, что в столице должна произойти попытка переворота. Кокберн послал предупредить магистрат и военных. Магистрат вызвал городскую гвардию, в замке была усилена охрана.

Заговорщики-якобиты, собиравшиеся штурмовать дворец, тем временем пили за будущий успех в городе и его окрестностях. До установленного места встречи в Грассмаркете добралось человек сорок. Их план отчасти напоминал тот способ, каким юный Уильям Фрэнсис взял замок для Роберта Брюса четырьмястами годами ранее: они собирались вскарабкаться по обрыву и перелезть через стену с помощью веревочной лестницы. Беда была в том, что лестница, предоставленная доктором Артуром, оказалась недостаточно длинной. Теперь якобиты ждали Чарльза Форбса, чтобы тот принес лестницы подлиннее. Однако Форбс продолжал пить и пришел только тогда, когда все уже было кончено.

В 11 часов Джон Томсон, один из четырех часовых охраны замка, подкупленный заговорщиками, крикнул, что им следует поторопиться, потому что его через час должны сменить. Решено было не ждать. Томсону велели спустить по стене заранее выданную веревку с грузом, которую предполагалось привязать к абордажному крюку, закрепленному на веревочной лестнице; он должен был поднять крюк, заклинить его таким образом, чтобы тот выдержал вес лестницы — и можно начинать штурм. Оказалось, что лестница действительно короче, чем нужно, на шесть футов. Джон Холланд, еще один подкупленный часовой, в панике начал торопить Томсона. Томсон решил больше не испытывать судьбу. Он крикнул якобитам: «Будьте вы прокляты! Вы погубили и себя, и меня! Идет смена, о которой я вам говорил. Я больше ничем не могу помочь». С этими словами он выпустил крюк. Томсон и Холланд закричали «Враги!» и выпалили из мушкетов. Якобиты поняли намек, спустились со скалы и разбежались в разные стороны. Тех, кто пришел позже, задержал патруль, направленный магистратом.

Сэру Джорджу Уоррендеру из Лохэнда, лорду-мэру и члену парламента, едва удалось удержать город под контролем. Он писал в Лондон и просил прислать войска, сообщая, что «если бы не наша городская гвардия, в этот тяжелый для нас час заговорщики были бы хозяевами замка, а мы оказались бы в огромнейшей опасности, и тем самым власть над городом была бы вырвана у нас из рук и передана нашим врагам». Ответа не было. Складывалось такое впечатление, что Лондону нет никакого дела до Шотландии даже в эту суровую годину.

В следующем месяце Уоррендер, будучи в Файфе, стал свидетелем еще одного удара якобитов — который на сей раз достиг цели. Мятежники захватили все гавани на северном берегу залива Форт. К ночи они принялись переправляться через залив в Восточный Лотиан в маленьких лодках, по водам, которые должен патрулировать королевский флот. Их предводитель Уильям Макинтош из Борлума собрал силы в Хаддингтоне и пошел маршем на столицу. Он направился в Лейт и занял кромвелевскую цитадель. В итоге Макинтош собирался повернуть на юг и присоединиться к остальным повстанцам, что и сделал, оставив в Лейте только тех, кто упился вусмерть, разграбив корабль, груженый бренди. Эдинбургу больше ничто не грозило. Просто удивительно, как часто (и насколько часто именно из-за выпивки) якобиты проигрывали, несмотря на то, что победа, казалось бы, уже была у них в руках. В данном случае они в конце концов, вместе со своими английскими союзниками, потерпели окончательное поражение в битве при Престоне в Ланкашире.[224]

* * *

Якобитам после этого пришлось уйти в подполье, и они забрали с собой все лучшее, что имелось в культуре Эдинбурга. Это нанесло столице очередной удар. Происходившее тогда едва ли свидетельствует в пользу распространенной среди историков точки зрения, согласно которой до того в Эдинбурге не было никакой культуры; она просто прозябала, ожидая заключения Союза, чтобы пробудиться к жизни. В действительности все было наоборот: несмотря на тяготы, город поддерживал свое культурное развитие на поразительно высоком уровне до конца XVIII века. В 1707 году он в очередной раз погрузился во тьму столь же глубокую, как и во время кромвелевской оккупации, — но на этот раз более продолжительную.

Могла ли культура Эдинбурга выжить вообще? Судьба ее висела на волоске. Парламент, источник материальной поддержки, последовал за королевским двором в Лондон. Интеллектуалы эпохи Реставрации были либо мертвы, либо немощны. Сибболд был еще жив, хотя теперь, как никогда раньше, стремился к спокойной жизни. Такие, как он, обнаружили себя опять под гнетом угрюмых кальвинистов. Городские священники произносили напыщенные речи, направленные против ереси и порока, и прежде всего — против театра.

Это были те самые люди, которые спустя тридцать лет отказали Давиду Юму в должности профессора этики в Эдинбурге из-за его скептицизма. После чистки университета, произведенной в 1690 году, не было никакой гарантии, что научная жизнь может возродиться. Возглавивший университет Карстейрс начал реформировать его по голландскому образцу, но умер в 1715 году, не успев завершить начатое. Самым значительным нововведением было то, что он назначал профессоров-специалистов вместо регентов, преподававших курс целиком. Однако медицинский факультет был основан только в 1726 году. Что касается гуманитарных наук, там аналогичный новый факультет открыли в 1707 году — факультет общественного права. Его первый декан, юнионист и карьерист Чарльз Эрскин, использовал свой пост в качестве предлога для более приятных занятий, например, таких, как путешествия по Европе. Он почти не пытался преподавать, и шотландские студенты продолжали ездить в Голландию до конца века.[225]