Эдинбург. История города - Майкл Фрай

По крайней мере, Питкэрн перед смертью, постигшей его в 1713 году, успел передать эстафету своему протеже Томасу Раддимэну, которому суждено было стать ведущим латинистом своего времени, а также хранителем Библиотеки адвокатов. Он испытывал перед гуманизмом эпохи Ренессанса такое почтение, что выпустил свою редакцию труда Джорджа Бьюкенена «Opera Omnia», даже несмотря на то, что этот старый пресвитерианин-радикал символизировал все, чего Раддимэн страшился и ненавидел; отчасти он и взялся за это из ненависти, стремясь очернить репутацию Бьюкенена, даже превознося его знание латыни. Раддимэн вернулся еще глубже, во времена Макаров, издав перевод вергилиевой «Энеиды» Гэвина Дугласа. Он приложил к поэме длинный глоссарий, объем которого делал его фактически словарем старого шотландского языка. Он был из тех ученых, что помещают свои соображения в примечаниях: в примечаниях утверждалось, что в Шотландии имелся корпус классических текстов, равноценных среднеанглийской литературе Джеффри Чосера и Джона Гауэра. Только греческая или латинская литература превосходила художественные богатства, заключенные в этом корпусе текстов — и во всяком случае он сам точно превосходил слабую, жалкую английскую литературу. И вот теперь, когда образованные люди стали подражать южному произношению, прекрасный язык стал превращаться в диалект языка вульгарного. Тем не менее Раддимэн добавил камень в здание литературного престижа, которое шотландцам еще предстояло возвести к концу XVIII века.

Весьма показательно, что в Эдинбурге сохранилось издательское дело. Лучшие печатники Роберт Фрибэрн и Джеймс Уотсон также принадлежали к якобитскому подполью. Фрибэрн был сыном лишенного сана священнослужителя епископальной церкви, которому приходилось зарабатывать на жизнь, продавая книги (хотя в итоге он и стал епископом Эдинбурга). Юный Роберт был одним из тех сорвиголов, которым удалось столь талантливо провалить захват замка в 1715 году. Тогда он бежал из страны, однако к 1722 году вернулся, чтобы снова заняться торговлей. Он выпустил Бьюкенена под редакцией Раддимэна, затем опубликовал «Историю Шотландии» гуманиста XVI века Роберта Линдсея под собственной редакцией, предварив ее дидактическим предисловием, в котором цитировал из этого труда то, что повествовало о «великих и славных качествах», которые «следует применять на благо общества» и которыми надо руководствоваться «на тернистых путях добродетели». Это был мост между Ренессансом и Просвещением.

Что до Уотсона, его первым проектом была книга Гарри Мола «История пиктов» (1706). По современным меркам она не представляет большой ценности, и все же в ней содержалось положение, принятое сегодня, но новое для своего времени. Оно состояло в том, что древние каледонцы, бритты и пикты происходили от одного племени, поэтому Шотландия может гордиться тем, что история ее народа уходит в глубь веков, в дописьменные времена. В этой книге также в очередной раз утверждалось принятое у якобитов мнение о том, что Шотландией всегда правила одна династия. Роялистская традиция, потерпевшая в 1688 году поражение в политическом смысле, продолжала процветать в культуре, и именно благодаря ей культура Шотландии благополучно перешла в XVIII век. Филистеры-пресвитериане, с их недоверием к светской науке, не могли состязаться с ней и не хотели. Уотсон продолжал переиздавать Уильяма Драммонда из Готорндена и сэра Джорджа Маккензи из Роузхоу. Он использовал эдинбургские газеты для того, чтобы рекламировать стихи на шотландском, все еще существовавшие в виде рукописей или неизвестные по другим причинам. Он выпустил три тома этих стихов под названием «Избранные комические и серьезные шотландские стихи» (1706–1711). Эта первая в истории печатная антология стихотворений «на нашем собственном родном шотландском диалекте» познакомила читателя со «старой литературой». Уотсон сам взялся за перо с тем, чтобы засвидетельствовать свое почтение стандартам раннего шотландского книгопечатания. Его упадок, писал он, шел рука об руку с неверностью Стюартам.[226]

* * *

В остальном культура Эдинбурга удалилась за закрытые двери, в частные клубы, где за совместными обедами участь нации оплакивали со все более мрачным видом, а патриотические чувства разгорались жарче и жарче с каждым опрокинутым стаканом. Выпивка, однако, может и не мешать глубоким раздумьям, и этим клубам было суждено стать движущей силой Просвещения. С тех пор они продолжали играть важную роль в общественной и интеллектуальной жизни города.

Среди них был Приятный клуб, названный так, «потому что ни один обладающий заносчивым и драчливым нравом не мог пользоваться привилегией быть его членом». Этот клуб был учрежден для того, чтобы молодые люди, занимавшиеся литературой, могли читать свои работы вслух и обсуждать их. Выделив деньги на публикацию трудов одного из своих членов, Аллана Рамсея, клуб подарил Эдинбургу одного из выдающихся писателей города. Происхождения (для писателя) Рамсей был весьма необычного: он родился в ничем не примечательной удаленной шахтерской деревушке Лидхиллс в Ланаркшире. Он остался сиротой, и приемный отец отдал его в подмастерья к изготовителю париков. Этим ремеслом Рамсей и занимался на Грассмаркете. Он стыдился своего скромного происхождения; возможно, именно это подсказало ему сочинять версии произведений Горация, не имеющие особого исторического или художественного значения, просто для того, чтобы доказать, что он на это способен, даже и не зная латыни.[227]

Однако в конце концов, после завершения ученичества, Рамсею удалось оставить ремесло и заняться книготорговлей. Он держал лавку на рынке Лакенбут, которая была также и чем-то вроде литературного общества. В ней располагалась первая в Британии библиотека, действовавшая по системе абонемента. В 1720 году он способствовал открытию школы рисунка и живописи, академии Святого Луки, созданной по образцу Академии Святого Луки в Риме. Не в последнюю очередь он сделал это ради сына, которого также звали Аллан. Тому было шестнадцать лет, он обещал вырасти отличным художником; ему было суждено стать основателем шотландской портретной школы эпохи Просвещения. Последним и самым дорогим проектом Рамсея-старшего был театр, открытый в тупике Каррабберс в 1736 году и просуществовавший, правда, недолго, закрывшись под давлением пресвитерианской общественности Эдинбурга. Рамсей был возмущен тем, как «обедняют и отупляют этот славный город, запрещая все, что служит вежливости и добронравию». Он подозревал, что это грязное дело творят по указке лиц, скрывавшихся в «бледной тени университета». Около 1740 года он отошел от дел и построил себе на холме Кастел-Хилл восьмиугольный дом, который стоит до сих пор и известен под названием «Гусиного пирога».[228]

Значение фигуры Рамсея для культуры Шотландии состоит не столько в качестве его поэзии, сколько в многогранности. Своим творчеством он как бы перебрасывает мост между классическими текстами Макаров и романтическим возрождением шотландской поэзии, хотя его труды и уступают лучшим образцам того и другого. С лингвистической точки зрения его тексты еще не изучались. Тематический репертуар его произведений неширок; лучше всего ему удавались комические стихи. Одно из известных стихотворений — элегия на смерть Мэгги Джонстон, хозяйки таверны в Брантсфилде: