Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг

жизнь. Потому что Лилю он никогда бы не бросил, а какая женщина стала бы делить себя с ней? У Володи было множество влюбленностей — где они все, те, в кого он влюблялся? Кто для них Маяковский и кто они для Маяковского? Встреча с ним — это самая яркая страница в их биографии, в их жизни. Прикосновение к гению, возвышавшее их в собственных глазах. Он выходил из себя, встречая сопротивление, это было очень эгоистично с его стороны, но иначе он не мог, иначе он не был бы самим собой. А они инстинктивно защищались, боясь сгореть в его огне, как мотыльки. Если бы ему ответили той же гиперболической страстью, он сам бежал бы, потому что ему такое же мощное ответное чувство было совершенно не нужно. Если хотите, его до норы до времени прельщала именно их сдержанность, их холодность, необходимость мобилизовать все свои ресурсы, все свое обаяние, чтобы растопить лед. Когда в этом не было больше нужды, он остывал сам. А с Лилей ничего подобного было не нужно, Лиля была частью его самого, неотторжимой частью. И он для нее тоже. Верность ему и его творчеству она пронесла через всю жизнь».

Декабрь 1976. Москва. Монолог Лили за рождественским столом в ее квартире на Кутузовском проспекте и в холле при прощании:

«Володя боялся всего: простуды, инфекции, даже — скажу вам по секрету — «сглаза». В этом он никому не хотел признаваться, стыдился. Но больше всего он боялся старости. Он не раз говорил мне: «Хочу умереть молодым, чтобы ты не видела меня состарившимся». Я его убеждала, что его морщины будут мне дороже чистого лба, что буду целовать каждую из них, что мы будем стариться вместе, и значит, это не страшно. Но он всегда стоял на своем. Я думаю, эта непереносимая, почти маниакальная боязнь старения сжигала его и сыграла роковую роль перед самым концом. Мне кажется, в ту последнюю ночь перед выстрелом — достаточно мне было положить ладонь на его лоб, и она сыграла бы роль громоотвода. Он успокоился бы, и кризис бы миновал. Может быть, не очень надолго, до следующей вспышки, но миновал бы. Если бы я могла быть тогда рядом с ним! <…> Вот эти два кольца, его и мое, я стала носить на шнурке после его ухода и ни разу с тех пор не снимала. И мне кажется, что мы с ним не расставались, что он и сейчас рядом со мной».

В предсмертном письме содержалось и короткое стихотворение, ставшее потом хрестоматийным: «Как говорят — «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид». Лишь очень близкие — Лиля прежде всего — знали, что это чуть подправленный черновой набросок стихотворения, датированный летом 1929 года. Только там вместо «Я с жизнью в расчете» было написано «С тобой мы в расчете», из-за чего несколько женщин претендовали потом на то, чтобы считать себя его адресатом.

После того как было, наконец, опубликовано наделавшее много шума «Письмо Татьяне Яковлевой», Л. К. Чуковская отразила в дневнике свою на него реакцию: «Которая из них (Лиля, Яковлева, Полонская. — А. В.) была его настоящей Любовью? Я думаю, Маяковский любил всех троих — еще тридцать трех впридачу, и мне непонятно это стремление исследователей и не исследователей во что бы то ни стало установить какую-то единственную любовь их героя <…>»

Но дело же не в том, кто «единственная», дело в том, к кому обращены прощальные строки — как понять трагический уход поэта, в этом не разобравшись. «С тобой» — это с кем: с Лилей? с Татьяной? с Полонской? Нора вроде бы отпадает сразу: их «любовная лодка» тогда еще самым счастливым образом плыла по безоглядно синему Черному морю. Лиля? Но о какой такой быт разбилась эта «любовная лодка» летом двадцать девятого? Какой именно «инцидент», связанный с Лилей, оказался тогда «исперченным»? Не было такого инцидента, и не было любовной катастрофы в отношениях с ней. Значит — Татьяна? Но летом двадцать девятого и с ней все еще развивалось вполне нормально: письма летели в обе стороны регулярно, договоренность о встрече ранней осенью оставалась и была многократно подтверждена, в выражении взаимных чувств температура поднималась все выше и выше. Не явились ли эти трагические строки следствием неизвестного нам разговора («дружеского» совета? ссылки на то, что по «деловым соображениям» поездка в данный момент «опасна», «нецелесообразна»?), который поставил крест на надеждах Маяковского поехать снова в Париж и довести до конца свои планы?

Чуть-чуть перефразировав старую стихотворную заготовку и включив ее в свое предсмертное послание, озаглавленное «Всем», Маяковский невольно заставил близких ему женщин гадать, кого из них он имел в виду. Лиля была убеждена, что ее, и только ее, — она с категоричностью написала об этом Эльзе. И — с еще большей категоричностью, в том же письме: «Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я». Вот — совершенно точно! — «как это случилось»: «Последние два года Володя был чудовищно переутомлен. К тому же еще — грипп за гриппом. Он совершенно израсходовал себя и от всякого пустяка впадал в истерику». Она была абсолютно убеждена, что вот эта ее версия причины трагедии, что именно она достоверна, убедительна и непререкаема. И позже ни разу от нее не отклонялась.

Для Лили, естественно, прежде всего нужно было устранить Нору из числа претендентов на членство в семье, — Татьяна, жена французского виконта, была бесконечно далеко, ни на что не претендовала и претендовать не могла. Решался вопрос об исполнении воли Маяковского, выраженной в предсмертном письме, — строго говоря, обе женщины (невенчанная жена, состоявшая в нерасторгнутом браке с другим мужчиной, и совсем посторонняя, притом тоже чужая жена) в юридическом смысле ни к составу семьи, ни к числу наследников относиться никак не могли, предсмертная записка Маяковского — опять-таки в юридическом смысле — никаким завещанием не являлась. Но для всех уже было ясно, что вся жизнь Маяковского и его отношения с близкими не вписывались ни в какой закон, что формальные требования закона в данном исключительном случае серьезного значения не имеют и что все будет решено на самом верху только волевым образом — так, как пожелает тот, кто сам создает законы и для которого они не догма, не фетиш, не истина в последней