Рим. Прогулки по Вечному городу - Генри Воллам Мортон

Подобно Ватиканским галереям, Капитолийский музей — хорошее место для изучения лиц цезарей. У Юлия самое эмоциональное лицо. Это подвижное лицо актера. У Августа — лицо печальное и красивое. Тит — самовлюбленный, Нерон — ненадежный. Тиберий выглядит злым человеком, и в его внешности нет и намека на величие, ему приписываемое. На иных портретах у него злобный маленький рот, который напоминает мне рты некоторых ирландцев. Калигула — совершенно очевидно, испорченный и неприятный молодой человек. Зато облик Клавдия, столь часто осмеиваемого, полон достоинства, и лицо у него умное, задумчивое. Вероятно, ранняя дряхлость Нерона вызывала отвращение. В юности он был красив, но ко времени своего самоубийства в возрасте тридцати одного года имел двойной подбородок и дряблую, как у шестидесятилетнего пьяницы, шею.

Изготовление мраморных и бронзовых императоров, вероятно, было прибыльным бизнесом в Риме. Лики императоров рассылались государством по городам и весям Империи, подобно тому как фотографии царствующего монарха рассылаются сейчас в британские посольства. Вероятно, ожидали верности, даже от жителей мест столь отдаленных, как берега Черного моря, с которых историк Арриан, будучи легатом в Трапезунде, писал Адриану:

Твою статую здесь установили очень красиво, рука указует на море. Но она совсем на тебя не похожа. Пожалуйста, пришли мне из Рима другую, чтобы я мог заменить ею теперешнюю.

Еще он просил прислать статую бога Гермеса высотой в пять футов и стратега Филесия высотой в четыре фута.

Представьте себе пакгаузы полные императоров и богов, готовых к отправке в разные уголки романского мира.

Бродя вдоль рядов благородных римлян, я размышлял о том, что история бритья — предмет весьма интересный. Первым великим человеком, который брился каждый день, был Александр Великий, и хотя он ввел эту моду в эллинистическом мире, Рим не брал с него примера. Все римляне времен Республики носили бороды. Есть бессмертная картина: старые сенаторы в ожидании галлов сидят на Форуме молча и без движения. Наконец один из варваров нахально дергает одного из сенаторов за бороду, чтобы убедиться, что тот живой. Старый римлянин, будучи не в силах вынести оскорбления, встает и убивает наглеца. Это случилось по меньшей мере через полтора столетия после Александра, когда первые чисто выбритые лица стали появляться на римских монетах. Моду бриться ввел в Риме филэллин Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший, родившийся в 185 году до н. э. Он был первым римлянином, считавшим обязательным ежедневное бритье. Моде никто не в состоянии противиться. Самые важные в Риме люди начали подражать ему, и то, что прежде было символом мужской мудрости и власти, исчезло, сбритое бронзовыми лезвиями, на которые, честно говоря, страшновато смотреть. Сулла был чисто выбрит, а представить себе Юлия Цезаря с бородой почти так же невозможно, как Шекспира или Уолтера Рейли без бороды. Все цезари брились почти век, пока Адриан не отрастил бороду, возможно, чтобы скрыть шрам на лице. Затем пришло время курчавых и, возможно, даже надушенных бород Антония Пия и Марка Аврелия.

Никто не брился сам, и эту привычку, похоже, унаследовали от предков современные итальянцы. Богатые держали брадобреев, а люди победнее ходили в цирюльни, которые были не меньшим рассадником ссор и сплетен, чем в наше время дамские ателье. Однако быть хорошо причесанным стоило денег, так что плебеи просто отращивали бороды, и Марциал неоднократно писал о «волосатых лицах» и «немытых бородах». Он упоминал, например, о неком Линусе, у которого борода была такая же жесткая, как шерсть кинифийского козла.

Погруженный в эти необременительные размышления, я бродил по великолепной галерее античной скульптуры. И хотя я всю жизнь недолюбливал музеи и не меньше других страдал, с трудом волоча словно налившиеся свинцом ноги по бесконечным мраморным коридорам, мне никогда не приходилось видеть более дружелюбного и привлекательного музея, чем Капитолийский. Если кому-нибудь из вас придется оказаться в Риме в субботу вечером, когда Капитолий залит электрическим светом, пойдите туда — запастись воспоминаниями о Риме, которые навсегда останутся самыми замечательными приобретениями вашей жизни.

Квиринальский дворец. — Полина Бонапарт и ее американская невестка. — Сколько стоит головной убор кардинала? — Пьяцца Навона. — Пантеон. — Госпиталь Святого Духа.

1

Пришло время мне пожить в другой части Рима. Кажется, Сенека довольно оптимистично заметил, что всякая перемена — радость, а Вашингтон Ирвинг пошел еще дальше, сказав, что перемена всегда приносит облегчение, даже если она к худшему. Как ни странно, в этом есть доля истины, и мы всегда бросаемся навстречу переменам с надеждой на лучшее. Впрочем, Рим сейчас настолько переполнен, что большинство людей считают за лучшее оставаться там, где они есть. Но я лично ощущал беспокойство и сильную потребность в миграции.

Первые мои попытки найти жилье ежедневно кончались неудачей. Казалось, каждый дюйм римской жилплощади был снят на недели вперед. Я уже почти смирился с поражением, когда, шагая по широкому римскому Уайтхоллу, Виа Венти Сеттембре, заметил табличку с названием пансиона просто потому, что она уж очень странно выглядела на фоне министерств и официальных зданий, и, поддавшись минутному порыву, поднялся на верхний этаж в большом лифте красного дерева. К моему огромному удивлению, мне предложили на выбор комнаты в пустом швейцарском пансионе! Это место так и оставалось для меня загадкой, пока я не съехал. История эта напоминала полудетективный роман о секретных службах, и я решил, что случайно назвал пароль, когда в первый раз постучался сюда.

Пансион был готов к приезду тридцати, а то и сорока гостей, которые почему-то не приехали. Кровати были застелены, столы накрыты. Но я там никого не видел, кроме горничной: она подавала мне завтрак и застилала постель. Тишина, которая царила в этом месте, и в любом другом городе показалась бы мрачной и зловещей, здесь, в Риме, была столь совершенна, что в нее просто не верилось. Как во сне, я бродил по пустым комнатам огромной квартиры, но всякая моя попытка выяснить у горничной причину пустоты этого великолепного места в перенаселенном городе приводила к тому, что она замыкалась в упрямом и враждебном молчании.

В самом здании кипела жизнь, которая постепенно уходила из него вечером и оставляла его совершенно пустым. Там были офисы, частные квартиры, приемные врачей, огромная комната, двери которой всегда держали открытыми настежь, чтобы выветрился запах свежей краски. На полу в этой комнате сидели десять смуглых маленьких девушек и подшивали огромный ярко-красный ковер. Потом пришли декораторы и добавили к ковру белые стулья с ярко-красными сиденьями. Это была мастерская какого-то кутюрье.

И вообще, это был совсем другой Рим. В моем прежнем Жилище, как только в комнате сгущались сумерки, стены спальни испещряли неоновые огни, и пространство наполнялось шумом. Казалось, улица весь день только и делает, что ждет вечера. Здесь же около шести часов раздавался щебет машинисток и секретарш, слышались их шаги по мраморной лестнице. Перекрикиваясь, как скворцы в лесу, они улетали по домам, стараясь успеть на автобус. Снаружи, на Виа Венти Сеттембре, охранники и привратники брали под козырек, когда министерские машины выплывали из дворов министерства обороны или огромного министерства финансов. При смене караула у Квиринальского дворца появлялся наряд. Потом сгущались сумерки и опускалась темнота с ее изысканной тишиной. И наконец, не оставалось никого, кроме нескольких полицейских под арками, без сомнения, ожидающих того таинственного момента в ночи, когда им могли пригодиться пистолеты-пулеметы «Стен». Утром возвращались машинистки и секретарши, часовые отдавали честь приезжавшим министрам, а по улице неторопливо шествовали самые представительные мужчины в Риме, молодые гиганты из бывшей королевской, ныне президентской гвардии. Они шли во дворец в медных шлемах с черными конскими хвостами.