Возвращение на Арвиндж - Александр Гергель

Вот и стоял я в тот день на вышке, тащил караульную службу. Там, в Афгане, караул совсем не похож на тот, что мы видели здесь, в учебках, в Союзе. Все гораздо проще, и в то же время, серьезнее. Сами понимаете, угроза нападения – реальная, особенно ночью. Боеприпасов без счета и учета. Одиночный выстрел с поста – обычное явление, никого не удивляет, в лучшем случае дежурный по роте придет узнать что и как. Да и то не всегда, мало ли что часовому померещится. Зато очередь с поста автоматически означает боевую тревогу, дневальные у спальных помещений сразу дублируют, даже без команды дежурного.

Ночью треснет очередь на одном из постов, и сразу в ротах крики дневальных: «Рота подъем! Тревога!» Вот тогда начинаешь понимать, для чего над тобой в учебке издевались, заставляя одеваться за сорок пять секунд! Минуты через полторы-две весь личный состав батальона уже стоит по местам в соответствии с боевым расчетом, пехота у стен, механики и операторы бээмпэшек – на своих машинах, гаубичники и минометчики – у стволов. Сколько раз я в этом участие принимал – и всегда удивлялся и радовался, что механизм наш работает, как часы.

Чтобы понятна была ситуация, о которой я хочу рассказать, нужно вам примерно представить себе расположение объектов. Короче, батальон располагался в Крепости. Старинная такая крепость, стены метра четыре высотой, главные ворота, как положено, в подобии башни. Территория внутри стен не больше семидесяти метров в длину и ширину. Это – основной периметр. Снаружи еще метров тридцать – сорок, парк боевой техники и прочее. Эта территория окружена невысоким дувальчиком из камней, метра полтора высотой, который мы сами строили. На этом периметре и вышки. Со всех сторон территория окружена колючей проволокой, на самом опасном направлении за ней устроены минные поля. С южной стороны проволока была метрах в ста от дувала, за вертолетной площадкой. А метрах в двадцати, вдоль дувала были прорыты окопы – нормальные, в полный профиль, грамотными зигзагами. Там по боевому расчету Вторая рота оборону занимала, пока мы дувал не построили.

Как раз на южной стороне я и стоял на вышке, но не на угловой, а по центру. На углу ребята из Второй роты службу тащили. Для описания ситуации следует еще добавить, что основная дорога нашей долины – из Вардуджского ущелья на кишлаки Бахарака – проходила по нашей территории, вдоль восточной стены Крепости. Собственно, крепость, видимо, и строилась когда-то, чтобы держать эту дорогу. Но так как колючка была отнесена от стен, то получилось, что местным жителям, чтобы пройти в Бахарак, приходилось идти по нашей земле.

Машин у местных почти не было, разве что появится старый грузовичок, какой-нибудь древний студебеккер, раз в три-четыре дня. Грузовик, конечно, досмотрят, мало ли что, может, оружие дуриком везут. Но местные тоже не совсем психи, чтоб стволы через крепость возить. Короче, ни разу мы никого с оружием не поймали. Людей пропускали беспрепятственно и без досмотра, ворота в колючке всегда настежь. Но местные ходили только днем. Хотя комендантского часа официально никто не устанавливал, но они и без того понимали, что ночью к Крепости приближаться не стоит, часовой пальнет без предупреждения. Как я заметил, мирные жители там старались после захода солнца на улицы не выходить. Война, короче.

Да и днем-то они не особенно рвались к Крепости, в основном обходили вокруг поля, вдоль крайнего дувала кишлака. Лишь изредка кто-нибудь пройдет по дороге или на ослике проедет с мешками на базар. Заходит сквозь ворота в колючке и орет часовому: «Хуб-асти, бахор-асти, дуст!» – мол, здравствуй, друг, пропусти и собак придержи, чтоб можно было пройти. У нас в батальоне десятка полтора собак было, дворняг здоровенных и страшных как смертный грех! Они хоть и местной породы, но у нас воспитаны, поэтому афганцев на дух не переваривали, норовили порвать при первой возможности. Хотя вроде никто их специально не приучал. Как они понимали, кто тебе дуст, а кто наоборот? Говорят, в ЮАР риджбеки также реагируют на негров, потому что выводили породу специально для охраны, и ненависть к чернокожим у них на уровне инстинкта.

Короче, стою на Седьмом посту, на южной стене, на вышке, передо мной окопы Второй роты, поле вертолетное, за ним колючая проволока, слева, в углу, – ворота. Лето, жарко. Часовые на вышках кемарят, в теньке спрятались. Тишина, солнце сияет, на небе ни одного облачка. Вокруг горы бурые, траву солнце давно сожгло. От гор к Крепости белеет пыльная дорога. Спокойствие, ни движения, ни звука, как и нет никакой войны, а есть исключительно оказание помощи братскому афганскому народу.

Не знаю, чем мне тот пешеход не понравился, может предчувствие было, а может, глаза сами научились улавливать мельчайшие отклонения от нормы и что-то в нем показалось мне странным? Короче, вижу, идет по дороге дед в белых одеждах и в чалме. В руках у него палка, и он ей как будто дорогу пробует, вроде сапера со щупом. Мины ищет? Короче, почему-то он мне показался подозрительным, и я стал наблюдать, как он по дороге пылит, намереваясь пройти через Крепость. В общем-то, не мое это дело, прохожими должен заниматься часовой Второй роты, на угловом посту. Но часовой молчит, может быть, заснул, а может, молодой и неопытный. Лично я бы того деда даже за проволоку не пустил. Дух духом, жутко подозрительный! Да еще палкой по дороге колотит, пылит. Что за тип, что у него в башке, может, он гранату в кармане прячет? Завернуть бы его сразу от проволоки, вообще на территорию не пускать, нехай идет через поля. Но часовой Второй роты молчит.

Я все это обдумываю, а афганский дед тем временем приближается по дороге, метров тридцать до углового поста остается. И так как тот часовой не реагирует, я принимаю решение действовать! А как действовать? Да по Уставу! Ору ему:

– Стой! Кто идет?

И без перерыва:

– Стой! Стрелять буду!

Тут нужно пояснить, что многие афганцы в окрестных кишлаках научились немного по-русски, как и мы на их «таджик». Но это в основном, чтобы на базаре торговаться: «Чан пайса? Дига аст? Сат пинжо! Хуб! Ов аст?» (Сколько стоит? Еще есть? Сто пятьдесят! Хорошо! Вода есть?). А они нам: «Бери! Хороши! Спички давай. Ботинки есть, хэбэ есть?» Но как на фарси или таджике сказать: «Стой! Кто идет?», этого я, ей-богу, не знаю!

Тогда перевожу ему с русского на русский: «Стой! Мать твою! Куда прешь?»

Гляжу, дед мой остановился и давай башкой вертеть. Пытается понять, откуда ему кричат. Я руками замахал, чтобы он меня заметил, а сам думаю, надо ведь быть таким идиотом! Ведь если это какая-то провокация, как мне и подумалось, то умнее будет за стенкой затариться и смотреть оттуда через прорезь прицела на этого бабая, а я, как последний псих, чуть ли не прыгаю по вышке! Короче, первый кандидат на ранний дембель (ранним дембелем мы называли выбывших по ранению и сами понимаете почему еще). Но что я могу с собой поделать, если меня с детства учили, что стариков нужно уважать, а не пугать их выстрелами под ноги. А это был настоящий аксакал, с солидной белой бородой, хоть картину с него пиши «Старик Хаттабыч в горах Бадахшана».

Но ничего страшного не происходит, дед из складок одежды обреза не достает, гранатой не размахивает, а стоит посреди дороги и пытается меня разглядеть. А так как я уже чуть ли не на крышу вышки залез и не заметить меня может только слепой, наконец понимаю, что дед и есть слепой! Тьфу ты, прорва! И надо было с ним связываться! Что теперь делать? Часового на угловом посту, видимо, просто нет, так что помочь мне с дедом разбираться некому, нужно что-то придумывать самому. Как сказать на таджике «поворачивай оглобли», я не знаю, жестами объяснить не могу, спуститься с вышки, выйти на дорогу и отвести его за проволоку – не имею права, а шмолять по нему из автомата – рука не поднимется.