Афинская школа - Ирина Чайковская

На чем основывается твой прогноз? Исключительно на интуиции. Помню, я очень смеялась, а Франческо сердился и говорил, что интуиция никогда его не подводила. Был он очень способным к языкам, русский начал учить еще в юном возрасте, когда понял, что нужно чем-то занять свой мозг. Откуда у тебя эта напасть? Не знаю, я в детстве сильно испугался, потом страх прошел, а потом стал накатывать снова и снова. Я не знал, куда мне от него спрятаться.

Похоже, что спрятаться от своего страха он решил в русский язык и русскую литературу.

Когда я уже уехала из Италии, а Франческо обосновался в Милане, он написал мне письмо с просьбой соединить его с А. Видимо, у него были серьезные намерения начать переводить книги для издательств. Моя Старшая подруга имела дело со многими издательствами и могла посоветовать, куда обратиться в первую очередь. Потом она мне рассказывала, что Франческо поразил ее своей правильной русской речью, без намека на итальянский акцент. Но дальше у него случился афронт. Она попросила его перевести кусочек текста. Он взял этот кусочек домой и больше не появился. Она подозревала, что текст оказался ему не по зубам, хотя был всего лишь взят из книги ее друга-лагерника, кусочек о городе его детства; в тот момент она переводила эту книгу.

Я не стала говорить Старшей подруге о комплексах Франческо, о его страхах. Я была уверена, что он мог прекрасно справиться с переводом, но испугался. Чего или кого – не важно. Страх подстерегал его повсюду. Вполне возможно, что Старшая подруга сама кое-что поняла.

Она была чуткая к словам и интонациям, улавливала скрытые побуждения. Она всегда стремилась помочь. Был у меня один тяжелый период в Италии, все как-то сошлось в одно. Сережа лишился работы и вынужден был уехать от нас в другой город, ситуация в России была безысходной, наше будущее, судьба детей вырисовывались слабо – и душа у меня заболела. Особенно плохо было в середине дня, в «помериджо» – так у итальянцев называется временной отрезок от обеда примерно до пяти часов вечера. Часа в четыре сердце начинало ныть особенно. В кухне, где стояли телефон и моя пишущая машинка, становилось нестерпимо жарко, душно, работать было невозможно, тягучим послеобеденным часам не было конца и исхода.

И вот тут раздавался звонок – звонила Старшая подруга из Милана. Словно понимала, что повремени она хоть немного – и душа моя разорвется от горя, от обиды на жизнь, от жуткой духоты, от которой не было спасения. Своим звонком она мне дарила полчаса нормальной человеческой жизни. Не помню, что она говорила, но каждое ее слово было золотом, было бальзамом на истерзанную душу, нуждающуюся если не в утешении, то хотя бы в сочувствии. Эти звонки моей Старшей подруги, продолжавшиеся все время моей хандры, трудно забыть, да и невозможно.

Я оставляю компьютер открытым и спускаюсь на кухню – давно пришло время обеда. Но сварить себе кашу – конечно, гречневую, какую же еще? не успеваю – раздается характерный хлопок компьютера, оповещающий о приходе письма. И я бегу наверх. Кто это? Франческо? Вроде рановато. Но это не Франческо.

Это Музыкант. Мы с ним довольно регулярно перебрасываемся парой фраз.

В этот раз он пишет:

Куда вы пропали? Есть новость.

Хорошая?

Конечно, нет. Отрицательная рецензия.

Вам не привыкать.

В последнее время их вроде стало поменьше.

У меня тоже есть новость. И тоже нехорошая. Вы ведь помните А? Она водила к вам в Москве 1970-х итальянские делегации.

Отдельных гениев, а не делегации. Что с ней?

Пока не знаю. Она мне сказала: «Будь счастлива».

Она ведь в очень преклонных годах. Напишите мне, если что-то случится, хорошо?

Я спешу вниз, варю кашу и кладу ее в глубокую тарелку, как вдруг снова раздается хлопок пришедшего письма. Так и не попробовав каши, бегу наверх.

На этот раз письмо от Франческо.

Кира, я там был. Только что вернулся. Все в порядке.

Она открыла?

Во дворе была амбуланца. Я подошел к двери, внутри были люди.

Она жива?

Она на них кричала, по-испански.

Что?

Кричала по-испански: maldito Franco! Примерно так. Она приняла их за франкистов.

А что было потом?

Я не дождался и пошел домой. Главное, она жива. В сущности, так легко сказать жизни: чао, ла миа вита.

Слава Богу, она жива.

У меня поднялось настроение. Я понравился сам себе.

Ты молодчина. Спасибо тебе огромное!

Но сейчас мне снова страшно. Я боюсь, что не засну. А если засну, то не проснусь. Что мне делать, Кира? Принимать лекарства?

А что если погулять? Возле дома? Минут 15, для моциона?

Но я…

Я тебя посторожу, не бойся. Я, правда, тебя посторожу.

Я вспоминала, как говорила эти слова маленькому сыну перед сном.

Но я…

Франческо, у меня каша стынет на кухне. Ты меня извини!

Наверное, я его обидела своей «кашей». Он ушел из почты, даже не простившись.

Вот всегда у меня так. Парень, можно сказать, совершил героический поступок, а я ему «каша». Я снова спустилась на кухню. Каша окончательно остыла, но зато чай я пила с малиновым пирогом. Объеденье.

Когда поднялась наверх, в почте было письмо из Италии, но не от Франческо. Писала ученица Старшей подруги, переводчица с русского, Федерика Дзонгелли. Вообще удивительно, сколько у моей Старшей подруги друзей, учеников, «фанатов» во всех концах земли. Родственников практически уже не осталось, но на свой день рожденья, обычно встречаемый ею дома, получает она до 50 звонков из самых разных городов и стран. Это те, кого она зарядила, с кем поделилась своим жизнелюбием.

Федерика писала:

В переводе это означало, что телефон у моей Старшей подруги не отвечал, и Федерика послала к ней своего мужа, Карло. Он открыл дверь своим ключом и вызвал Скорую. Старшая подруга сейчас в больнице, чувствует себя лучше…

Федерика ничего не писала о том, что случилось, почему понадобилась Скорая.

Спросить? Но я уверена, что она уйдет от ответа. Так что написала несколько незначащих слов: