Дом образцового содержания - Григорий Ряжский

– Молодец, Варюха.

Другой был вопрос, однако, – где отмечать. Дед Чапайкин из дому не вылазил почти, за папиросами изредка выбирался, ненадолго. Или за кефиром там, за сметаной. Прабабушка тоже по похожему образцу больше жила: дом, рынок, вечером, если не программа «Взгляд», то новости, новости, новости. Допоздна, пока «ДемРоссия» всех не переорет и не получит очередной кувалдой в ответ от партийцев и прочей, как объясняла прабабушка, коммуняцкой гнуси. Долго заснуть после не могла, все за Ельцина переживала, за неудачи его, когда озлился на него Горбачев, мстить стал за вольнодумство и смелость.

А потом вдруг вопрос решился сам, в наиприятнейшем варианте. Митька с портвейном, загодя купленным, к себе заходил, а Людмила как раз от себя выходила, дверь распахивала, тетя Люда. Да и какая тетя – баба Люда, дяди Феди Керенского мать, соседа-скульптора. На ногах стояла неровно, шатало ее, неуклюжую, как обычно, – ясное дело, алкогольная зависимость крайней стадии потребления. Шатать – шатало, но два зеленых горла над сумкой Митькиной усекла. И рукой на них просительно указала. И в глаза выразительно заглянула, ну просто, как совершенно трезвая. Он вообще заметил, у них, когда нужда, они как бы абсолютно разумные становятся, здраво так рассуждают и вполне логично к результату выворачивают, не придерешься.

И он не растерялся тогда и сказал, сам того от себя не ожидая, кивнув на португальскую бутыль:

– Не желаете, баба Люд?

Та еще больше протрезвела и сразу отступила обратно в квартиру:

– Зайди, Митяша, зайди-ка.

Там и сообразил, о чем просить надо алкогольную Керенскую. Чтобы Варьку к ней привести и там отмечать. Всем удобство, особенно самой бабе Люде.

Так и вышло, и все остались довольны. У отмечантов – своя отдельная келья, на втором этаже, куда дяди-Федина мать отроду не лазила. Там раньше Федькина мастерская была, где он мастерил свои эскизы, картинки писал, рамки сам сколачивал, когда скульптурой только начинал еще увлекаться. Кроме всего, комната до потолка была завалена хламом, все полки стеллажей забиты были картинами, самого и друзей его: подрамники, холсты, разномастные студенческие работы и всякое такое. Но треть пространства, отгороженная ширмой, все же оставалась для размещения там кровати и гардероба. Короче – распашняк хоть до утра, неподконтрольный и повышенно доброжелательный.

К моменту портвейного свидания Варюша решилась на поступок окончательно и даже успела привыкнуть к мысли, что больше она не позорная целка. Ей даже показалось, что все уже позади и теперь она – как все: полноценная и самодостаточная женщина типа благородной, но доступной француженки Роми Шнайдер.

Митька забрался к ней в трусы почти сразу, она не успела даже нормально опьянеть, хмель только-только начал подбираться к голове, разогрев по пути шею и запалив ярко-красным уши. Но когда она рефлекторно сдвинула ноги, преодолевая накативший страх, в этот момент градус прошиб и голову, ударив в самый мозжечок, который оказался там же, над глазами. Так этот мозжечок все остальное и сделал: глаза стянул тяжелым, а ноги, наоборот, расслабил, с трусами вместе, с колготами, лифчиком и всей остальной нетронутой промежностью. Митька втиснулся в нее, и что есть сил заработал: с чувством, страстью и мокрым ртом. То, что вытолкнулось изнутри, упало на живот выплеснулось и размазывалось, пока он дотирал свою мужскую плоть о ее бедро. Потом оторвался, приподнялся на локтях, выдохнул и спросил:

– Ну что, классно было, Варьк?

– Да. Очень классно, – нечестно ответила она, остывая после того, как они разлепились. – Теперь я женщина, знаешь?

– Ну и нормально, лапуль, – поздравил ее Митя. – Ты полежи еще, я вытереть тут чего-нибудь найду. – И потопал босиком по полу в поисках тряпочки или бумаги. А то самое у него, которое только что было внутри нее, все целиком, биясь там и толкаясь, висело внушительной штуковиной, приводя Варю в удивление оттого, как все это могло разместиться в ее маленькой… в ее такой родной и не тронутой ранее никем женской собственности.

Он вернулся, отыскав в шкафу у Керенских другую простыню, и вытер ею их обоих, везде, где оставались маркие следы прошлой Варвариной девственности. Простыню он сунул в сумку, объяснив:

– Брошу где-нибудь, не заметит она. А заметит, и черт с ней.

Как вести себя дальше, Варя не понимала. Что было сейчас между ними – любовь? Просто секс по предварительному уговору? Лишение девственности как результат своего же неумелого намека? И кто кого за это должен теперь благодарить? И что, в конце концов, чувствует после всего сам Митя?

А Мите дело такое понравилось. Нельзя сказать, что лучше он не пробовал, но такое тайно обставленное мероприятие, в соседской квартире, под носом у родни показалось ему приключением особенно увлекательным, с повышенным адреналиновым эквивалентом. И тогда он вспомнил, как недавно в шутку сказал ему Стефан:

– Ты, Митюша, такой же авантюрист, как я. Тебя волнует риск. Меня тоже. И поэтому ты мне нравишься, пацан. Запомни, что я тебе сказал, – я это не каждому скажу, далеко не каждому.

Потом они встретились еще раз, там же, и спиртное на этот раз уже не понадобилось, за исключением бутылки самого дешевого, для тети Люси Керенской. И возможно, поэтому все получилось лучше, чем в прошлый раз, и уже не было так больно. Лучше, в смысле ей, Митьке и так было нормально и даже отлично.

Третий их раз пришелся на первое сентября, первый учебный день в Мориса Тореза, и такое дело они не могли не отметить раз шесть за вечер. А когда собрались уходить, вечно нетрезвая тетя Люся протянула Митьке ключи от квартиры и наказала, с трудом ворочая языком:

– Ты, Митяй, давай сам теперь, когда надо, приходи. А то я усну, могу не услышать. Это дело, – она с намекательным прищуром кивнула отстраненно куда-то вбок, – на столе оставишь и делайте себе спокойненько свои дела. А уходить будешь, знаешь как закрыть, понял?

– А дядя Федя как же? – на всякий случай спросил Митя. – Если придет.

– Не придет Федька, – махнула рукой Людмила, – больно гордый он, чтоб мать проведать. Год уж как в собственном дому не появлялся. Все статуи свои собирает, а на мать наплевать. – Слово «статуи» произнесла, как и было ей положено, с ударением на «у». – И ничего у самого-то: ни деток, ни жены никакой, а только квасит больше моего, да глину месит бесконечную свою. Тьфу!

Это обнадеживало дополнительно. Во-первых, образовалась, считай, дармовая хата, а во-вторых, Варька тоже, можно сказать, теперь была под рукой постоянно, вернее, под этим самым, под болтом, только номер набрать и спуститься двумя пролетами ниже, чтобы ножки для Митеньки раздвинуть на втором этаже у Керенских.

«Знал бы премьер-министр Временного правительства, как его наследники распоряжаются жилплощадью, перевернулся б в гробу, наверно, – подумал Митька, в очередной раз натягивая после Варьки штаны.

Это уже к Новому году дело шло. У Варьки сессия была экзаменационная, и сам он, Академик, тоже был в делах весь – быковал нормально, под серьезным бригадиром стоял. Из-под армии вывернулся на этот раз, осенью: замотал, не явился в военкомат. Так они позвонили раз, другой, третий и бросили. Теперь до весны, скорей всего, до другого призыва.